Держава (том третий)

— Хорошо бы вместе оказаться, — размечтался Северьянов. — И есть как назло, хочется, — вскочил и встал по стойке «смирно», увидев вошедшего в камеру боцманмата.

— Сейчас материться начнёт, — не спеша поднялся с койки Дришенко. — Его окончание чина на это подбивает.

— Чего, мать вашу, как сонные рыбы вылупились? Сейчас матросский устав учить станем. А перед этим ещё раз объясню, как чины различать, — разрешил новобранцам сесть на койки. — После матроса второй статьи, на чёрный погон нашивается лычка и присваивается чин матроса первой статьи. Запомнили, воблы вяленые? Прослужив ещё, можете заработать чин квартирмейстера. А вот ежели после него третья лычка появится, — выставил плечо с погоном, — то получится целый боцманмат.

— Как старший унтер–офицер в армии.

— Тьфу! Даже не вспоминай при мне, Дрищенко, о сухопутных моржах.

— А они, как их, щучьи дети, нас зёбрами обзывают, — гордо выставил грудь в тельняшке, поостерегшись поправить инструктора насчёт фамилии.

— Чем?! — вылупил глаза боцманмат. — Это что ещё за рыба?

— Полосатая такая. Как тельняшка.

— Вот же что придумали, водоросли зелёные. Ну, попадутся мне в кабаке ноне… Так. Не отвлекайсь от лычек. Затем идёт боцман, — вожделенно закатил глаза. — Евойный погон украшен широкой поперечной лычкой. Следом, из недосягаемой морской глубины выныривает чин кондуктора. Широкая продольная, жёлтая, словно мёд, — облизнулся моряк, — красавица лычка. Потом идут чины небожителей. Первый из них — мичман. На золотом погоне с одним просветом сияет офицерская звёздочка. Старше него — лейтенант. У него три звёздочки. Потом — капитан второго ранга. На погоне два просвета и три звёздочки. Как увидите два просвета — станьте во фрунт, не дышите, и рука у бескозырки. Запомнили? Над ним стоит капитан первого ранга. Золотой погон с двумя просветами без звёздочек…

— Как у армейского полковника.

— Ты опять за старое, Дрищенко. Велено тебе было не поминать этих… — не отважился сказать кого, боцманмат, ибо полковник, он и на Мадагаскаре полковник. — Теперь погоны богов, — вытянулся во фрунт и приказал всем встать по стойке «смирно». — Контр–адмирал — с орлом на погоне. Вице–адмирал — с двумя орлами. И с тремя — адмирал, — уставился в окно, разглядывая бушующие там, всплывшие в памяти шторма и бури. — Это девятый вал. Вам, да и мне тоже, лучше с ним не встречаться…

* * *

Московский дом Бутенёвых—Кусковых погрузился в траур. И не тот, внешний, показной, с чёрными ленточками на флагах, а настоящий, глубоко внутренний. Семья переживала безмерное горе.

Дмитрий Николаевич как–то сразу заметно постарел и осунулся. Черты лица его обострились, а глаза беззащитно и скорбно глядели на окружающих, пряча тоску и слёзы за стёклами пенсне.

Вера Алексеевна, к удивлению Глеба, сразу поседела, но старательно прятала в себе чувства скорби от обрушившегося на семью несчастья, успокаивая и морально поддерживая дочь и Зинаиду Александровну.

«Она стала выглядеть как святая на иконе», — подумал Глеб, незаметно разглядывая бледное строгое лицо и тонкие, словно выведенные иконописцем, дуги бровей.

Натали сделалась ко всему безучастной и, по мнению Глеба, излишне задумчивой и молчаливой.

Понимая её состояние, он пробовал отвлечь от грустных мыслей и как–то развлечь девушку. Наняв извозчика, с разрешения Веры Алексеевны, катал её по Москве, но Натали, односложно отвечая ему, задумчиво и безразлично глядела на дома и прохожих, а пальцы при этом бессознательно комкали в глубине муфты носовой платок.

— Натали, а давай отведаем кофе с пирожными, — предлагал Глеб, проезжая мимо кафе.

Девушка отрицательно качала головой.

— Ну, тогда посетим музей? — без особой надежды вопрошал он, любуясь жёлтыми глазами с плохо скрываемой тоской и грустью.

Но она вновь отрицательно качала головой.

Тогда он принимался рассказывать ей смешные, на его взгляд, вещи из жизни полка, в глубине души надеясь вызвать на губах хоть мимолётную улыбку.

— Представь себе, мой командир батальона полковник Рахманинов, недавно, высочайше, чин пожаловали, свободное время посвящает ваянию.

— И как у него, получается? — безразлично интересовалась Натали, вслушиваясь в жалобное пение полозьев по мёрзлому снегу.

— Корнет Соколовский утверждает, что он гениально изваял кисточку львиного хвоста, поставленного перед входом в казарму. Ха–ха–ха! Мг–г–да… — вновь принимал серьёзный вид, удручённо размышляя, что б ещё сказать смешное. — Правда, сейчас он лепит скульптуру гусара Дорохова — отважного героя Отечественной войны двенадцатого года.

— И как, получается?