Держава (том третий)

— Подпоручик, садитесь, потом воду попьёте, — легонько, сквозь зубы, рыкнул на молодого офицера ротный. — Поручаю вашему иждивению подведомственного, — глянул на Рубанова. — Горохово…поддат…ский…тьфу, как разволнуюсь, не выговорю никак, Спустя рукава к моему поручению отнёсся. Говорит, что уже одного героя воспитал, и этим педагогическую миссию в полку выполнил, — иронично скривил губы капитан и задумался — хлебнуть ещё водички или не стоит: «В собрание пойду, компота лучше выпью», — решил дилемму. — Посему официально вам представляю подпоручика, — поднялся со стула. — Ляховский Никита Родионович. В полку с сентября прошлого года. Приняли, когда вы с Зерендорфом, — перекрестил грудь, — воевали в Маньчжурии. Выпускник ПВУ. Вместе с ним паж к нам в полк просился — офицеры отказали, — язвительно похмыкал. — Ужей нам ещё не хватало. И не вздумайте отпираться, господин поручик, — нахмурился капитан.

— Я, Александр Иванович, и не думаю отказываться, — улыбнулся подпоручику Аким. — Воспитаю в лучших традициях нашего полка.

— Вот это другое дело, — обрадовался ротный. — Хорошо, когда всё делают по желанию, а не из–под палки, образно выражаясь. Вы, подпоручик, выйдете пока, мне надо побеседовать тет–а–тет, так сказать, с Рубановым. — Ляховский — службист неплохой, — вспомнив генерала, дабы успокоиться, налил и отхлебнул из стакана. — Но зимой прошлого года, когда полк боролся с внутренними врагами, повёл себя не лучшим образом, — осуждающе покачал головой. — Раскиселился словно гимназистка… Разохался: не могу дать команду стрелять в русских людей… В ПВУ полковник Кареев нас учил защищать свой народ.

— Это да! — подтвердил Аким. — Кареев и преподаватели внушали нам любовь к народу.

— К народу! Но не к бунтовщикам, — помахал рукой под своим носом Лебедев. — Представь, как мне было неприятно слушать все эти прекраснодушные стоны… Развёл слякоть сопливую при нижних чинах. Пал Палыч чуть по матушке его не послал, сдержался при мне. Собрался было рапорт Щербачёву подать, да пожалел парня. Не захотел жизнь ему ломать. Так что, Аким Максимович, имей этот инцидент в виду, и правильно воспитывай офицера, — поднялся, давая понять, что разговор закончил. — Не желаете компота в собрании испить?

Рубанов не пожелал.

Вечером, усталый, но довольный проведённым днём, добирался домой в неудобных санях с низкой спинкой и, натерпевшись, рявкнул на ехавшего за ним извозчика:

— Держи дистанцию, чёрт! Не видишь, твоя лошадь мне на голову пену роняет. Отстань на две сажени, как положено.

— Щас! — услышал ответ.

Но ничего не изменилась.

Через пять минут велел извозчику остановиться, подошёл к следовавшим за ним саням и, прочтя прикреплённую бирку «Извозчик, личный номер 32–78, кобыла Глашка», слегка, для порядка, треснул бунтовщика по пронумерованной роже.

После этого, обидевшись, тот свернул на перекрёстке, но позади, плевав на две сажени, пристроился другой.

«Ну что за народ бестолковый?! Драть их надо, а нельзя», — вздохнул Аким.

В 6 часов утра на дворе флотского экипажа в Кронштадте, трубач заиграл побудку.

Услышав звук трубы, новобранцы очумело вскакивали, заправляли койки, наскоро, не отвлекаясь на разговоры, грелись чаем с чёрным хлебом, и взвод из сорока человек строился в камере на молитву и гимнастику.

— Что, тяжело с мякинным–то брюхом упражнения производить? — встал насупротив Семёна Северьянова плотный, с выпуклым животом боцманмат и стал громко отсчитывать количество приседаний. — Давай, давай, ещё раз, ещё раз. Встать, смирно. Выкинуть руки вперёд, вверх, в стороны. Северьянов, резче, резче работай плавниками. Бери пример со своего земляка Дрищенко, — загоготал старослужащий моряк. — А теперь, коли вспотели, как лягушки, зачнём лягушачье путешествие. Опустились, салаги, на корточки в затылок друг другу. Положили свои лягушачьи лапы на плечи соседней жабы и запрыгали вдоль стен.

Понаслаждаться зрелищем зашли несколько старослужащих.

— Остап Иванович, а ты их ишшо квакать заставь, — давали они советы инструктору.

— Без вас знаю, что делать. Теперь, караси, надевайте бушлаты и на улицу. Маршировке учить вас стану, захождениям и поворотам всяким.

Переваливаясь, словно в качку, перед новобранцами, боцманмат, сделав зверское лицо, прокурено прохрипел:

— Коли я скомандовал: «Смирно», замрите и не дышите, щучьи дети. Забудьте, как родителев зовут и слушайте, что дальше последует от меня, — оглядел унылых «пескарей». — Бегом — арш! — выдал команду. — Северьянов, чего распыхтелся как беременный кашалот? Ровней дыши, чёртов пескарь. А теперь, ёршики — на ружейные приёмы — арш.

— Ох, Герасим, как здорово, что я земляка на флоте встретил, — отдыхая после обеда, делился своими мыслями Семён Северьянов. — Семь лет нам этими, как их, щучьими детьми быть.

— Выдюжим! От одного кондуктора случайно услыхал, будто скоро срок службы скостят, — полюбовался тельняшкой Дришенко. — В следующем месяце присягу примем, матросами второй статьи станем, на корабль попадём. Там полегче будет.