Держава (том второй)

— В Ляояне, как приедем, у местных жителей поинтересуйся, — огрызнулся подпоручик, продолжив литературный экскурс. — В 1895 году поэт издал свой сборник «Шедевры»…

— Скромно и со вкусом, — успел ввернуть в поток зерендорфских слов свою литературоведческую мысль старший из двух Рубановых.

— Точно. Самовлюблённость — главная черта поэта, по мнению Рубанова и других прогрессивных критиков, — зафыркал лошадиным смехом Фигнер.

— Вы угадали, господа, — продолжил Зерендорф. — В 1898 году этот скромный пиит написал: «Юность моя — юность гения». И добавил в предисловии: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, — глянул на Рубанова, — ни от публики, — окинул взглядом верхние полки. — Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу…

— А кому? — вытаращил глаза Аким. — Живому богу, что ли?..

— … вечности и искусству», — закончил мысль Брюсова Зерендорф. — Так–то, господа. «Вечности и искусству».

— Ой, Григорий, потому тебе так близки стали рассуждения поэта, что в бытность свою фельдфебелем, ты думал о себе так же, как он, — высказал свою точку зрения на жизнь и поэзию литературный критик Аким Рубанов. — Я уж не говорю про присутствующего здесь живого бога, — съязвил подпоручик, вспомнив, как Натали отвернулась от него к брату.

«Бестужевки в сравнении с ней агнцы божьи», — тяжко вздохнул Аким:

— Но зато, господа, он один из всех российских поэтов откликнулся на русско–японскую войну, сочинив стихотворение «К Тихому океану».

Вот чего ждали мы, дети степей!
Вот она, сродная сердцу стихия!
Чудо свершилось: на грани своей
Стала Россия.
Брат Океан! Ты — как мы! Дай обнять
Братскую грудь среди вражеских станов.
Кто, дерзновенный, захочет разъять
Двух великанов?

Наконец прибыли в Омск.

— Дорога начинает утомлять, — вышли на перрон подышать свежим воздухом.

Глеб тут же побежал на вокзал и отправил Натали открытку: «г. Омск. Прибыли благополучно. Шлём сердечный привет тебе и поклоны родным».

Полюбовавшись мостом на открытке, купил ещё одну такую же.

— Господа, санитарный поезд. Тоже идёт в Ляоян. Познакомимся с сёстрами милосердия? — предложил Фигнер.

— Для знакомства у нас коробка конфет имеется, — полез в вагон Аким.

Познакомиться толком не успели, так как через двадцать минут санитарный поезд, получив зелёный свет, увёз молодых фельдшериц и сестёр милосердия.

— Одичать можно без женского общества, — продолжив путешествие, пришли к выводу молодые офицеры.

Говорили о чём угодно, только не о войне.

— Да-а, брат, реки здесь пошире Волги будут, — пронеслись по мосту над Обью и, проехав ещё 60 вёрст, остановились на станции Паламошинное.

Знающий все местные достопримечательности от Москвы до Владивостока проводник просветил офицеров, что здесь, при земляных работах, обнаружили прекрасно сохранившийся скелет мамонта, отправленный затем в зоологический музей Санкт—Петербурга.

— Прекрасно, господа. Как приедем после войны в столицу, посетим музей с мамонтом и вспомним станцию Паламошинное, — задумчиво произнёс Зерендорф. — Когда–нибудь всё это закончится и станет историей… Но сейчас–то только начинается… И пока это не история, а наша повседневность, — по очереди заскочили в начавший двигаться вагон.

Проводник, согласно должности, залез первым.

На перроне станции Тайга, находящейся в 105 верстах от Томска, эрудированный по части дорожных сплетен проводник поведал, что томичи чем–то ужасно огорчили во время строительства магистрали господ инженеров, и в результате остались в стовёрстной стороне от великого сибирского пути. Горожанам пришлось сбрасываться, и на свой счёт провести к университетскому городу отдельную ветку.

— И поделом, — порадовался проводник тому, что дорога стала на 105 вёрст короче. — Не зли господ инженеров…

Офицерам показалось, что добродушный усач был бы просто счастлив, ежели бы господ инженеров обидели жители Иркутска, Красноярска и особенно Владивостока.

Но, слава Богу, этого не произошло. Жители вышеперечисленных городов учли опыт томичей, и состав привёз утомлённых путешественников в Красноярск.

— Господа пассажиры, понравились ли вам отроги Саянских гор? — поинтересовался привыкший жить в вагоне проводник.

— Да пошли они к чёрту! — выдал общее мнение Рубанов–младший.

Всё осточертело. Из вагона даже не вышли, наблюдая в окошко за многообразием калек и нищих, заполонивших перрон и выклянчивающих у пассажиров копеечку.

Наконец двинулись далее, безо всякого интереса пересекли грандиознейший шестипролётный мост через могучий Енисей и ходко помчались, минуя станцию за станцией и оставляя позади многочисленные разъезды.

И вот он — Иркутск.