Держава (том второй)

— 60 тысяч жителей, две мужских и три женских гимназии, — почему–то шёпотом, как великую дорожную тайну, сообщил проводник. — Каменный театр, пассажи и магазины. У вас, господа, будет время ознакомиться со столицей Сибири. Стоять будем несколько часов, — сипел он, сыпля информацией.

Вышли лишь затем, чтоб поесть в нормальном ресторане.

— Как надоели рябчики в сметане и однообразные блюда вагона–ресторана, — уплетая за обе щёки сибирские пельмени и обильно запивая их вином, повышали своё настроение офицеры.

И снова в путь. Сначала по берегу Ангары до Байкала. Кругобайкальская линия ещё строилась и, по совету проводника, от станции Лиственничное, пересекли Байкал на санях, в то время как поезд от станции Байкал, переправился через озеро на ледоколе–пароме.

— Эге–ге! — орали офицеры, сидя в широких розвальнях на пушистых ярких коврах.

Низкорослые лошадки, бодро топая по наезженной дороге, через два часа привезли их в столовую этапного пункта, где множество путешественников грелось и чаёвничало в натопленных бараках, построенных как раз посерёдке озера.

Отведав щей и каши, вновь устроились на санях, и с гиком и хохотом промчались вторую половину пути.

И вновь, в родном уже купе, катили по Забайкалью, неуклонно приближаясь к конечной цели.

Проводник принёс чай и нормальным уже голосом поведал, что в прошлый рейс стояли ужасные морозы, и ледокол–паром «Байкал» не сумел взломать лёд. Пришлось укладывать рельсы прямо по льду. Вагоны перегонялись поштучно конной тягой. Вот уж натерпелись мы…

Наконец доплелись до пограничной станции Маньчжурия.

Чтоб размяться, прошли в небольшой станционный зал к буфету, угоститься местной пищей. Затем поглазели на посёлок и множество товарных поездов на запасных путях. Пока от скуки их считали, прозвучал звонок отправления.

Перед Хинганским хребтом проводник рассказал, что на вершине похоронен офицер, который в 1900 году, с сотнею терских казаков, бился против китайцев.

— Раненый в ногу он упал, истёк кровью и умер, — перекрестился проводник. — Там его и схоронили.

Под этот незамысловатый грустный рассказ состав въехал в туннель, а путешественники легли спать. Проснувшись, с любопытством, сонными ещё глазами таращились в окошко, удивляясь открывшемуся новому виду.

Бесконечная сибирская тайга с её снегами и морозами осталась позади. Перед офицерами раскинулась безбрежная жёлтая равнина, от края до края залитая солнцем, слепившим глаза и мешавшим разглядеть пролетавшие станции.

На одной из них поезд остановился, и целая туча китайцев в синих фуфайках и с заплетёнными косами, бросилась к вагону.

— Это мужчины! — на всякий случай уведомил изголодавшихся по женскому обществу спутников Зерендорф.

— Маньчжурия, господа! — возвестил проводник, с которым офицеры расстались, хорошо дав ему «на чай», в Харбине.

Расстались не только с проводником и родным вагоном, но и с транссибирской магистралью, идущей дальше на Владивосток.

— Отсюда рукой подать до Мукдена, — сообщил Зерендорф. — А там уже не за горами и Ляоян, — почему–то критически обозрел загруженных поклажей денщиков.

Те, в свою очередь, критически оглядывали целый воз вещей, принадлежащих не только их офицерам, но и двум приблудившимся.

— Тащить–то всё нам, — шептались они.

— Прежде на вокзал, господа. Там оглядимся и узнаем, когда отправляется поезд на Мукден, — взял в свои тощие руки руководство Зерендорф.

В главном зале ожидания офицеры увидели большую икону святителя Николая и людей, молящихся перед ней.

Возле иконы стояли подсвечники с горевшими свечами. Рядом, на столе, лежали свечи и запечатанная кружка.

Зерендорф на минуту отлучившись, о чём–то переговорил с бородатым мужчиной в форме инженера и вернувшись доложил, что отправляясь в дорогу, пассажиры ставят свечку перед иконой. Традицию ввели строители КВЖД, и она прижилась, — бросил мелочь в кружку, взял свечку и поставил в подсвечник.

Офицеры последовали его примеру.

Здесь же купили и газеты, оказавшиеся не столь уж и свежими.

— Пассажирский поезд на Мукден отходит в 10 часов вечера, господа, — сообщил проявляющий небывалую активность Зерендорф. — Давайте немного передохнём, позавтракаем в ресторане и затем оглядим городишко, — темпераментно размахивал он рукой с зажатыми газетами.

— Вот прелестное стихотворение, господа, — сидя за завтраком, просматривал прессу Зерендорф. — Сейчас прочту, — промокнул салфеткой губы:

Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи, —
Русский рок таков.
Инженер. Расстёгнут ворот.
Фляга. Карабин.
— Здесь построим русский город,
Назовём Харбин.

— Дашь списать? — уплетал за обе щёки мясное блюдо Рубанов–младший.

«Натали хочет отправить», — подумал его брат и произнёс:

— Господа, а ведь мы великие грешники…

И под вопросительными взглядами товарищей закончил:

— Страстная неделя идёт… 28 марта Пасха наступит. А мы мясо едим.

— Воинам разрешается, — с набитым ртом буркнул Глеб.