Держава (том второй)

И столько ненависти увидел в его усталых глазах полковник, что безропотно взобрался на лошадку, и, опустив голову, поехал дальше, не подумав даже возмутиться.

— Что случилось? — подошёл Зозулевский.

— Полковника послали, — как о чём–то само собой разумеющимся, со вздохом доложил Рубанов.

Восприняв это как неуместную шутку, капитан, достав карту–четырёхвёрстку, начал объяснять диспозицию:

— Сегодня собираемся вот здесь. Завтра сближаемся. Послезавтра, 21-го, наносим долгожданный удар, — хлопнул по плечу поручика. — Совсем ты, Рубанов, спёкся, — попробовал подбодрить офицера. — Всё равно мы их когда–нибудь победим!..

На следующий день началось то, что в диспозиции обозначалось, как сближение.

До Куропаткина дипломатично довели мнение армии, и он выбрался из вагона на оперативный простор. Чтоб как–то поднять свой авторитет, вместе со свитой объехал построенные войска.

— Здорово молодцы! — делая неунывающий вид, поздоровался с 11-м стрелковым полком.

Ответом ему была тишина!

В русской армии, на протяжении всей её истории не было случая, чтоб не откликнулись на приветствие командующего.

Яблочкин бегал перед фронтом полка, и чего–то кричал, размахивая руками.

Но полк безмолвствовал, провожая взглядом сникшего командующего.

«Теперь он в жизни из вагона к войскам не вылезет, — устало, но без ненависти, глядел на генерала Рубанов. — Сам загнал себя в угол сомнениями и нерешительностью».

Солнце пекло. Полк направили на новые позиции, и он затерялся в жёлто–зелёном океане гаоляна.

Хотелось пить. Солдаты медленно шли, вяло переставляя ноги, и мечтали лишь о привале. О бое, и тем более победе, больше никто не думал. Лечь и отдохнуть — вот главная цель и предел мечтаний. Плохо скатанные шинели, как всегда тёрли спины, а холщёвый мешок, зараза, оттягивал плечо.

Прошли гаолян, и на краю поля с посевом чумизы, наконец–то скомандовали привал.

Колодцев не было. Ручьёв тоже. Солдаты, попадав на землю, лизали чёрную жидкую грязь в найденных на поле лунках.

Глядя на этих измотанных, измождённых и во всём разуверившихся людей, в глазах которых не отражалось ничего, кроме бесконечной усталости, Рубанов понял, что бой они проиграют… А может даже, и войну.

Он с трудом поднял лежащих под палящим солнцем людей, и повёл их дальше, непонятно куда, и уже непонятно зачем.

Куроки не стал ждать, когда против него развернутся все русские силы, а сам перешёл в наступление, оттеснив передовые части 17-го корпуса, заняв Нежинскую сопку и деревню.

Как оказалось, эта сопка являлась весьма стратегической, а её потеря нарушала всю академическую схему боя.

Вместо дальнейшего развёртывания армии, командующий все силы бросил на взятие пресловутой сопки. Больше в этот момент его ничего не интересовало, а менять диспозицию он не хотел.

Для достижения маниакальной цели, в распоряжение генерала Бильдерлинга предоставил 44 батальона, и предназначил в резерв весь 3-й сибирский корпус.

Несмотря на то, что имелся тройной перевес, Куропаткин вдруг засомневался и отложил атаку до вечера, дабы ещё раз проутюжить высоту артиллерией.

К вечеру солдаты, у которых и так оставалось немного сил, были полностью неспособны воевать.

Да и не хотели.

Зато наступательным порывом, отбросив наконец, сомнения, воспылал командующий. Изредка это на него находило… А может даже, первый раз — стоит задуматься, коли полк не отвечает на приветствие.

Но за упущенное время обстановка в корне изменилась и, как всегда, не в нашу пользу.

Бильдерлинг отдал приказ своему лучшему командиру дивизии, что недавно ещё так рвался в бой, но тот, выдвинув какие–то ничтожные аргументы, наступать отказался.

Отлаженный армейский механизм неуклонно начинал давать сбои.

Для русской армии и вообще для русского человека, на первом месте стоит идея и душевный порыв, всё остальное — вторично.

А подъёма духа как раз–то и не было… Не было и Суворова или Скобелева, чтоб вдохновить и поднять солдат и офицеров.

В бой пошла другая, необстрелянная дивизия, которая потерпела полное поражение и в беспорядке отступила.

Виновных быстро нашли. Ими оказались никому не известные бузулукцы.

10-й корпус Случевского каким–то образом очутился далеко позади общей линии фронта.

«Вперёд! Наступать!» — слал ему записки с вестовыми, так как телефон не работал, Куропаткин.

Корпусной вызвал амбициозного генерала Васильева, приказав тому двигаться вперёд, но получил такой словесный отпор, что решил подавать в отставку, доложив Куропаткину, что войска полностью измотаны, и наступать не имеется, ну никакой возможности.

«Да что же вчера вы просили меня бросить хоть одну дивизию вперёд?» — прислал ему записку возмущённый командующий.

«Так то было — вчера!» — получил ответ.

«Ну как с такими побеждать?» — сумрачно сидел в китайской фанзе Куропаткин, начинающий что–то понимать, и для решающего боя покинувший вагон.

Затем, с небольшой свитой поднялся на сопку, с которой оглядел море гаоляна под ногами, и горевший Ляоян на той стороне реки.

Поднеся к глазам бинокль, осмотрел языки пламени над вокзалом и пылающие склады.