Держава (том второй)

— Пулей доставить сюда портупей–юнкера Рубанова, — распорядился Аким.

— Господин подпоручик, взводный командир Рубанов стоит на посту у выгребной ямы, — доложил один из картёжников.

— Это шутка? — нахмурился Аким.

— Никак нет. Наряд не в очередь…

Юнкера были серьёзны.

— Вчера дежурил у порохового погреба, позавчера у знамени, — добавил другой юнкер.

— Вольно, господа. Я его брат. Проводите кто–нибудь к секретному объекту, — хмыкнул Рубанов.

Стоявшего при шашке и винтовке брата увидел издалека.

— О чём мечтаешь, братец, — наплевав на Устав караульной службы, обнял Глеба.

— О монашестве! — коротко ответил тот. — Поставлен поручиком Абрамовым на особо ответственный объект, — щёлкнув каблуками, шутя отрапортовал Глеб.

— За что?

— За любовь!

— И у тебя любовь? — поразился старший брат. — И к кому, если не секрет?

— К горничной одного армейской кавалерии полковника… Сам понимаешь, я же не могу опуститься до горничной полковника пехоты, — поддел старшего.

«Повеселел немного», — с улыбкой отметил Аким:

— Почему же твоими нарядами руководит армеут? — удивился он.

— Наш эскадронный офицер, поручик Абрамов Иаков Иудович, его родственник… Шурин, кажется: «Не для тебя полковник горничную держит», — обличил меня. Вон он собственной персоной на своих двоих скачет… Сейчас и ты с соседнего края встанешь, — пришёл к выводу Глеб, с прищуром уставившись на подходящего поручика.

— Ещё два наряда не в очередь за допуск постороннего на пост, — брызгал слюной гладко прилизанный, длинноносый чернявый офицер. — Что вы тут? — вперился чёрными глазами в Акима.

— Какой умный, спокойный и тактичный офицер ваш начальник, — холодно оглядел с ног до головы поручика. — Потрудитесь с уважением разговаривать с гвардии подпоручиком, а то ведёте себя как хамло и быдло, — чуть склонив голову набок, с интересом стал наблюдать за ответной реакцией.

Но она оказалась не той, что ожидали братья.

Поручик пожевал чего–то ртом…

«Удила», — подумал младший. «Трынчик»,[2] - усмехнулся старший.

Повернулся кругом, и без разговора ушёл.

— Ну и офицеры у вас? — изумился Рубанов–старший. — Кавалерия, кавалерия… Где дуэль с двух шагов из левольвертов? — хмыкнул, изуродовав слово.

— А вот кавалерию, братец, не тронь, — обиделся младший. — Не все у нас Иаковы Иудовичи, — выхватив шашку, погонял роящихся мух.

— Смотри, чтоб они чего с поста не стырили, — уходя, дал брату совет Аким. — Поручик придёт, всё взвесит…

— Отцу не говори, — закричал вдогонку младший.

— Да не–ет, только матери, — помахал рукой старший.

Коннице досталось на орехи не только от Акима Рубанова.

Великий князь Николай Николаевич, генерал–инспектор кавалерии, сам гусар и отъявленный кавалерист, лично провёл учебное занятие с николаевцами.

Несколько часов эскадроны глотали пыль военного поля, затем построились перед генерал–инспектором. Вспыльчивый великий князь провёл разбор учений.

Эскадрон старшего курса с прискорбием узнал, что состоит не из «корнетов», а из беременных курсисток Смольного института не совсем благородных девиц.

До сведения эскадрона младшего курса великий князь довёл, что гарцуют они на хромых мулах, и что это не кавалерийский строй, а ряды беременных торговок зеленью.

После полевого галопа с препятствиями, пыльные благородные корнеты пришли, вернее, прискакали к выводу, что беременные курсистки, по статусу, стоят на ступень выше беременных чухонских торговок зеленью.

А вот у пехотных гвардейцев жизнь в главном лагере протекала скучно.

Николай Николаевич радовал только российскую конницу.

До середины июля, согласно многолетней традиции, занимались строем и стрельбой.

— Даже выпить не за что, — грустно сидели в просторной зале офицерского собрания за огромным, накрытым белоснежной скатертью столом, молодые офицеры, и со скукой глядели в распахнутые настежь окна.

— Господа! — встрепенулся Рубанов. — В Питере сейчас вовсю отмечают столетие со дня рождения адмирала Нахимова… Помянем морского старичка, — поднял бокал с вином.

Народ радостно откликнулся.

— Рубанов, — воззвал Гороховодатсковский, — вы же газеты от безделья обожаете читать… Предложили бы какой–нибудь не тривиальный тост… За винтовку Мосина, револьвер Нагана, за шашку…

— За полковника Ряснянского в гренадёрке, — подсказал Зерендорф.

— Вот именно… Сколько же за всё это можно пить?

— Давайте жахнем за белого, как собранская скатерть, представителя дудергофской пожарной дружины, козла Шарика, — с ходу предложил Аким.

— Да ну вас, Рубанов. Господа, давайте, как всегда — за любовь.., — поднял бокал с вином Буданов.

— За чью? — решил конкретизировать Аким. — За Ольгу пить не хотелось.

— Ну, например, за любовь великого князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Пистолькорс…

«Опять Ольга», — вздохнул Аким.

— За эту любовь пить не стану, — возмутился Зерендорф. — Мало того, что у дамы фамилия, мягко говоря, дурацкая…

— А мне нравится, — отхлебнул из бокала Буданов, — смешаны пистолет с корсетом…

— … так ещё, — не слушал его Зерендорф, — устроила скандал, тайно обвенчавшись с великим князем в Италии. Все офицеры его осуждают.