Держава (том второй)

— Закрывают оба прохода в море вокруг острова Идольми, — сообщил стоящему рядом мичману Нироду. — На головном крейсере флаг адмирала. Стоят в кильватерной колонне.

— Какие будут команды? — подлетел к командиру мичман Ляшенко и подмигнул Нироду.

Тот дружески улыбнулся.

— Алексей Сергеевич, посерьёзнее пожалуйста. Это не учебные стрельбы, а боевые, — не сумев дальше играть роль сурового командира, улыбнулся молодым офицерам. — Давайте–ка, господа, атакуем крайние крейсера и, отогнав их, попытаемся уйти в море. Как раз и туман опускается, — обрадовался он и вздрогнул от неожиданного разрыва рядом с бортом японского снаряда, и поднятого им каскада воды, брызги которой окропили офицеров. — По местам, господа.

— Держись, Алёшка, — сжал руку в кулак Нирод. — Начинается первый акт спектакля: «Русско–японская война и бравые мичманы», — засмеялся он.

«Ну, чисто дети», — покачал головой капитан, вновь припадая к окулярам бинокля.

— Давай, Бондаренко, наводи в переднюю мачту крейсера, — приказал Ляшенко.

— Готов! — через минуту доложил комендор.

— Пли! — махнул рукой мичман и вскинул бинокль, с радостью убедившись, что цель накрыта. — Бондаренко. Порцию водки тебе к обеду.

— Рады стараться, — весело ответил комендор. — И шматок сала не помешал бы, а моему помощнику — бомбардиру Кирюше, сахарную косточку из котла.

— Пли! — вновь скомандовал мичман.

И вновь попадание.

— Вторую порцию к обеду, комендор Бондаренко. Бомбардиру Кирюхе — котлету из моей тарелки.

Весь правый борт «Варяга» гремел орудиями.

Комендор Бондаренко, рассматривая врага через окуляры оптического прицела, попутно размышлял, на что сменяет у кочегаров 18 порций водки: «Тельник новый не повредит, — целился он в противника, — или ботинки взять? Собачонку–то легче. Слопал наградную котлету, и нечего голову ломать».

— Горит японский крейсер, ваше высокоблагородие, — доложил, переорав пальбу, сигнальщик Снегирёв.

««Чиода» пылает и улепётывает», — обрадовался Руднев:

— Перенести огонь на флагманскую «Наниву», — приказал он. — И просемафорьте «Корейцу», чтоб не отставал. А то не видно его в дыму, — вновь поднёс к глазам бинокль.

Японская эскадра выгнулась полукругом с «Варягом» в центре, и адмирал Уриу приказал разнести русский крейсер в щепки: «Чиоду» зажгли, — с яростью думал он, — и мою «Наниву» повредили».

Для лучшего обзора Руднев поднялся на верхний мостик, разглядывая неприятеля в бинокль и корректируя стрельбу.

— Всеволод Фёдорович, — весело улыбаясь, подбежал к нему мичман Нирод, и в эту секунду всё заволокло дымом и оглушило мощным грохотом.

Японский снаряд, на глазах капитана, на куски разорвал мичмана и разнёс штурманскую рубку.

Самого Руднева взрывной волной отбросило на кнехты. С трудом встав на ноги, он осмотрелся и помотал головой, стараясь унять в ней шум, и тут ему на глаза попалась сжатая в кулак кисть руки с перстнем на пальце.

«Алексей Михайлович… Бедный, бедный Алёшенька Нирод», — с трудом сдержал слезу, но безудержную, дикую ярость сдержать не смог:

— Огонь! — закричал он. — Из всех орудий — огонь! — насквозь мокрый от брызг беспрерывных водяных столбов за бортом, хрипел он. — Огонь! — шёпотом произнёс и заплакал, не вытирая слёз, текущих по тёмному от копоти лицу.

Через минуту взял себя в руки, увидев исковерканные орудия и услышав крики раненых на палубе.

— Алёша, усильте огонь по «Асаме», — приказал мичману Ляшенко.

О том, что погиб его друг, говорить не стал. Потом сам узнает. Всё потом… После боя…

«Варяг» вышел из–под огня, обойдя японские суда. Перед ним расстилалось чистое море.

«Только море, только волны, — смотрел вдаль капитан, — и нет вражеских кораблей, а есть жизнь… Что это? — на секунду ослеп он. — Да это же солнце… Разогнало туман, — вновь ослеп, упав на палубу от мощного взрыва. — Я всё ещё жив», — поразился он, подняв голову и заметив, как из люка один за другим вылезали обожжённые матросы.

— Командир, командир убит, — подбежали они к нему.

— Живой я, ребята.

— Снаряд в батарейную палубу угодил, вашбродь. Горит всё, — страшный грохот заглушил слова матроса, а «Варяг» стал крениться на правый борт.

— Торпеда попала. Тонем! — испуганно заорал кто–то из матросов.

— Поднимите меня. Спокойно, ребята. Помогите дойти до мостика. И найдите кого–нибудь из офицеров. Скажите, я приказал подводить к пробоине пластырь.

К его удивлению, несмотря на пробоины, разрушения и пожары, крейсер продолжал двигаться, отстреливаясь от врага из оставшихся орудий.

И тут ещё один взрыв оглушил Руднева, порвав осколками стоявшего рядом штаб–горниста и подбежавшего ординарца.

Верхняя палуба окуталась дымом, в котором сверкали сполохи огня.

Обожжённые матросы из шлангов и вёдер заливали огонь, спотыкаясь об обломки и изуродованные тела своих товарищей. Корабельный священник отец Михаил, потеряв головной убор и пачкая в крови рясу, помогал морякам относить и укладывать останки погибших на неповреждённую часть палубы у исковерканной пушки.