Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине

Мы сидим молча шестьдесят секунд. Я испытываю противоречивые чувства. Мне не хочется находиться здесь с этой женщиной. У меня болят голова и желудок. Сердце колотится от чрезмерного количества кофе. Я несколько недель не мог выспаться по-человечески. Выгорание коснулось всех сфер моей жизни. Мне нужно, чтобы женщина рассказала мне все, и я мог двигаться дальше. Но мне приходится ждать и играть по ее правилам.

Целая минута в такой день кажется мне часом. Телефон и пейджер звонят, не переставая. Я нужен в приемном покое. Очень скоро меня найдут. Но я должен что-то узнать, прежде чем оставить эту женщину в смотровой в одиночестве.

— Я разрушила все, что мы строили вместе. Все. Спокойствие, купленное ценой лекарств, осталось в прошлом. Она говорит, и голос ее дрожит.

— Он сказал, что я никогда не увижу ни его, ни детей — до самой смерти. Моя задача — вытягивать из людей их истории. Это очень деликатный и сложный процесс. Я овладел этим навыком после многих лет работы с пациентами. Достаточно надавить слишком сильно или слишком сильно потянуть, и человек скроется в своей скорлупе, утаив самое важное.

— Почему ваш муж так сказал? — спрашиваю я шепотом.

Я слышу крики полицейских в приемном покое, но пытаюсь не обращать на них внимание. Я уперся локтями в колени, чтобы эта женщина почувствовала: она — мой единственный пациент в мире.

Она поворачивается ко мне и медленно говорит: — Потому что я трахалась с нашим соседом.

Очень печально. Вы не представляете, сколько раз я слышал подобные истории в приемном покое. Один и тот же фильм с разными актерами разыгрывается в жизни разных пациентов, родственников и соседей. Истории эти — не моя проблема. Но их последствия всегда приводят людей ко мне.

— Что вы приняли? — спрашиваю я, не обращая внимания на ее слова. Мне нужно вытащить это из нее, а для этого я должен расположить ее к себе. Она закрывает глаза ладонями, прижав их к лицу. Правая рука дрожит от напряжения.

— Я… я не хотела, чтобы это случилось.

Она смотрит на меня, и зрачки ее еще больше расширяются. Она плачет, но слезы высыхают. Она говорит, но обращается не ко мне.

— Я его даже не знаю… Я его даже не знаю…

Я понимаю, что она мне ничего не скажет, пока я ее не выслушаю. Она хочет выговориться.

— Расскажите мне, что случилось, — прошу я. История выходит на свет через сбивчивые слова, печаль в глазах и разбитое сердце. Муж уехал в командировку на две недели. Две недели. Дети остались на ней, все трое — каждый день, каждую ночь, всегда. На один вечер их забрали ее родители, и она смогла передохнуть.

— Что вы приняли? — снова спрашиваю я и нажимаю кнопку вызова.

Мне нужна медсестра. Этой женщине нужны капельницы, физраствор, ЭКГ, палата с монитором, а не смотровая для пациентов отоларинголога. Никто не отвечает. Большим пальцем я нажимаю кнопку, держа пульт за спиной.

Ей нет до этого дела. Она продолжает бормотать. Она даже не пытается ничего скрывать. Она вываливает на меня всю историю, до последней мелочи.

— Я пила вино на веранде, и тут заехал Гэри. Он привез какие-то документы для Тома. Раньше я виделась с ним лишь раз. Мы выпили по бокалу и поболтали. А потом еще по одному. И еще.

Она плачет. Голова у нее начинает трястись.

— Что вы приняли? Антидепрессант? Вы еще что-то принимали? Я смогу помочь вам. Я вам помогу.

Но я вижу, что помощь ей не нужна. Она хочет умереть.

— А потом мы занялись сексом — или попытались. Мы были такими пьяными, что ничего не получилось. Все было неловко и ужасно. Я ужасная.

Я поднимаюсь и выглядываю в зал. Рядом со мной медсестра помогает пожилому пациенту усесться в инвалидное кресло.

— Эй! Здесь белый код! Освободить вторую смотровую, — говорю я.

Сестра качает головой и кричит мне:

— Там пациент на искусственной вентиляции легких.

— Значит, другую! Освободите палату, немедленно! — кричу я.

Сестра в отчаянии воздевает руки к небу, но все же бежит во вторую смотровую.

Я возвращаюсь. История разворачивается, словно прорвало дамбу. Глаза женщины судорожно бегают из стороны в сторону. Нистагм. Я понимаю, что все может произойти в любую секунду.

Я нажимаю кнопку на пульте управления креслом, чтобы разложить его в кушетку. Я лихорадочно открываю ящики шкафов и стола в поисках кислородных трубок и капельниц. Рвется пакет с порошком для остановки носового кровотечения. Все в ящике засыпано красным порошком. Здесь есть все — щипцы, расширители, полоски с антибиотиком для глаз. Нет только кислородных трубок и набора для интубации. Я громко ругаюсь. Начинаю вытаскивать полотенца, одеяла и тазики.

— Я рассказала Тому. Я рассказала ему все сразу же, как только он вернулся. Сама не знаю, почему я это сделала. Я люблю мужа. За десять лет, что мы женаты, я ни разу ему не изменила. Ни разу… Ни разу… до этого случая. Я люблю мужа… и он любил меня.

Я нахожу это. Свежий набор кислородных трубок остался в корзине с полотенцами на стойке. Я рву упаковку и ввожу трубки ей в нос. Теперь нужна капельница.

— Все будет хорошо. Все будет хорошо. Скажите, что вы приняли.

Похоже, я уже это знаю.

— Скажите, это было лекарство от депрессии?