Держи меня крепче

Три хороших девочки: Люба, Надя, Верочка.
Все мертвы, их убили, мы при этом были…

Люба — любовь уже давно похоронена. Она умерла, едва зародившись. И эта любовь была в одни ворота. И всё же была. Но тот, кого я любила, умертвил её одним росчерком пера — тем письмом. И я присутствовала при этом. И молчала. И молчу.

Надя — надежда тоже получила бесплатный билет в крематорий. Только что её лишили жизни одним метким выстрелом прямо на моих глазах. А я опять стою в бездействии, наблюдая со стороны.

Осталась Верочка — вера, но её жизнь настолько хрупка и невероятна, что и она будет уничтожена, а я даже не попытаюсь её спасти.

Да и имею ли я право вторгаться в чужой монастырь со своими порядками? Могу ли навязывать своё мнение? Я и сама не без греха.

— Я не понимаю, Егор… Как так?

Он вновь протянул ко мне свои медвежьи объятия, в этот раз я не стала отодвигаться. Не важно кого он любит, важно, что я люблю его.

— Я не знаю, — прошептал он мне на ухо. — Я сам не знал в себе этого. Даже мысли не допускал. Просто сейчас мы вместе. Мне с ним хорошо. А ему со мной. Любовь находит нас там, где мы совсем не ждём.

— А откуда ты знаешь, что это и есть любовь?

— Чувствую, — Егор, не разжимая объятий, подтянул мою руку к своему сердцу. — Слышишь, оно бьется? А раньше оно не билось.

— Нет, оно билось с рождения! — возразила я.

— Билось, но не так.

— Как так? — не поняла я.

— Так, как сейчас бьётся твоё. Ведь ты тоже чувствуешь это? Я знаю, я тебя чувствую, сестрёнка.

Но я этого не чувствую. Что он выдумал? Лёша выел мозг моему братцу-акробату и сделал его таким же летящим, как он сам?

— Я думала, ты без ума от Леси…

— Может, она от меня? — усмехнулся брат. — Нет, я был в поисках. Я искал единственную везде. Плохо быть одному и хорошо, когда есть человек, который тебя понимает и принимает.

— Я тебя принимаю… То есть, я пока не готова до конца. Я готова принять что угодно. Но я не понимаю…

— Я и сам ничего не понимаю.

— Давно… вы вместе?

— С моего приезда. Я… сразу…

— Не рассказывай, — перебила я его. Слушать правду сейчас не хотелось вообще. — Расскажешь в другой раз, пожалуйста, когда я буду готова.

— Конечно, — он чмокнул меня в лоб.

Я засобиралась домой, Егор предложил проводить, но я отказалась, мотивируя тем, что хочу всё обдумать и ушла одна. До дома я добралась пешком далеко после рассвета, но за это время успела обдумать всё по тысяче раз и не пришла ровно ни к каким выводам. Я рухнула в кровать и сразу же уснула. Сны в эту ночь мне не снились.

26

— Прекрати дымить в квартире — и так не продохнуть, — выкрикнул Егор своему другу.

— Да, конечно, как скажешь, — тут же угодливо донеслось из комнаты.

Кровать скрипнула, босые пятки застучали по липкому из-за немного вспотевших ног линолеуму. Лёша остановился около Егора, подпиравшего спиной дверь, с немым укором вперив свой взгляд в зеркало, в котором отражался его голый торс и жёсткое выражение лица с поджатым подбородком. Лёха мысленно отметил, что предмет его обожания не зря им является и вот уже несколько лет не сходит с первых позиций его мечтаний.

— Послушай…

— Не говори ничего, — перебил Егор Лёшу, заранее зная, что тот хочет сказать.

— Хорошо… Но… всё же это нечестно…

— Нечестно? — переспросил он, но, не дожидаясь ответа, сам себе кивнул: — Да, нечестно. Я просто козёл.

— Нет, — принялся утешать свою единственную любовь Алексей. — Не козёл, но нечестный, — в желании подбодрить друга, он протянул ладонь к его плечу, чтобы похлопать.

Момент зарождения этого движения был Егором упущен, но как только ладонь коснулась его тела, словно электрический импульс прошёлся сквозь него, так что парень отпрыгнул как можно дальше от «опасности».

— Пожалуйста, — выцедил он, — не надо… меня… трогать…

Егор передёрнулся и стал поглаживать место соприкосновения. Ему было стыдно за то, как он себя ведёт, и за то, что чувствует отвращение от чувств друга, но ничего не мог с этим поделать. Ему до сих пор было неприятно от того, что ему пришлось нести полуголое тело друга после удара об косяк. Друг… В любом случае — они остаются друзьями. Несмотря на все эти голубичные штучки.

— Прости, я… не хотел, — извинился Лёша, чувствуя себя ужаснейшим человеком на планете.

— Знаю, но мне всё равно как-то не по себе, — обнимая себя, произнёс Егор, который отдал бы почку за рубашку.

Как на зло, в поле видимости рубашек не наблюдалось, а заходить в спальню он опасался. Не боялся. Но считал это слишком интимным местом, куда его, нормального парня, может занести только со сногсшибательной блондинкой, брюнеткой, рыженькой — не важно, пусть даже она будет самой уродливой, кривоногой, с бородавкой на носу размером с монету номиналом пять рублей, пусть она будет деревенской дояркой или прыщавой школьницей с диатезом на всё лицо, пусть будет хоть сорокалетней заводчанкой с кругами под глазами и приплодом в десять карапузов — всё по боку — главное, пусть она будет той, о ком можно говорить «она», но никак не «он»!