Держи меня крепче

От этой роковой оплошности (почему роковой или почему оплошности? Просто вряд ли бы я имела возможность существовать, если бы хоть мизинец на драгоценном теле этого самоуверенного парня был мною покорёжен) меня спас он сам, перестав хохотать и рванув вновь к шкафам. Что могло говорить лишь об одном — его посетила гениальная идея.

Из ящичка комода он вынул нечто удивительное и даже имел попытку нацепить это на меня. Весьма удачную попытку. Но после того, как я смела лицезреть себя в зеркале, спазмы хохота скрутили и меня. Давно я так не смеялась. Да ещё и на пару с этим контуженным идиотом. Хотя я и сама не лучше.

Отсмеявшись, я рискнула спросить, зачем наряжать меня в «это», а он лишь сунул мне в руки фотографию, сметённую с тумбочки. На ней красовалась женщина. Очень экстравагантная особа. В розовом боа (том самом, что нацепил мне на шею Артём, которое вкупе с остальными вещичками — халатом гейши и солнцезащитными очками — смотрелось просто сногсшибательно, я бы сказала смехо-сногсшибательно) и ещё черт знает в чём. У неё со вкусом были явные проблемы, даже я, человек не знакомый с фэшн-стайлом, это осознаю, но держа эту фотографию в руках, я отчаянно пыталась понять, что у неё было от Эллочки и, почему гадёныш проассоциировал нас троих как единое целое, но шеровский гениальный план, а судя по его хитрющему взгляду, он у него был именно таким, но что больше угнетало — он у него был, мне заранее не импонировал.

Я решительно не находила ничего общего между собой и женщиной на фотографии — ни единой черты, кроме вопиющей экстравагантности, но Шер, скачущий около меня с маньячным пугающим меня видом, очень даже находил и, безумно тараща глаза, верещал:

— О, да! Идеально! Я гениален до безумия! Все, падите ниц передо мной и лобызайте мои немытые конечности.

К числу «всех» я себя причислять категорически отказалась, а больше в комнате ни единой души не наблюдалось, так что пришлось ему замолчать и даже самую малость расстроиться, состроив уморительную мордаху скуксившегося ребёнка. Удивительно, что я в своём незавидном положении умилялась его «настроениям». На моём лице это не отображалось, а вот в мыслях активно шли дебаты, где громче всех орал в рупор Разум и даже соорудил плакатик, нарисовав гуашью на ватмане: «Фуу!.. Очнись! Нафиг его!»

— Нафиг… нафиг… — задумавшись, тихо себе под нос шептала я, не замечая, что тем самым привлекала его, шеровское, драгоценное внимание.

— Перегрелась? — участливо поинтересовался он, плюхая на мой покалеченный лоб свою широкую длань, которую я немедля сбросила, окрысившись — ещё бы, у меня там разве что шишак не вылез, а тут он своими руками-палками раскидывается.

— Аккуратнее, у меня лоб один, — огрызнулась я.

— Такова физиология человека, — печально развёл руки мой муж, сочувствуя больше анатомическому факту, чем бедной мне.

— Вау. Вот новость, — саркастично отозвалась я. Видимо, мне в голову стукнули пузырики шампанского, которые, побродив, всё-таки нашли дорогу к моему надёжно спрятанному мозгу.

— Смотрите, кто заговорил! — комментировать чужие фразы Артём любил всегда и делал это с особым изощрением.

— Ага, физиология, — кивнула я, мысленно поставив себе галочку. — Человеческая.

— Тебя же, детка, можно использовать в качестве наглядной пособии на уроках анатомии. Манекен — прошлый век.

— Почему меня? — спросила я, наивно ожидая дифирамбы в свою честь.

— Я слишком идеален для подобных «посиделок», — на последнем слове он изобразил руками кавычки. — Дети будут смотреть на меня и завидовать, осознавая свою собственную юродивость. А вот глядя на тебя в их юных разумах будет лишь одна мысль: «Oh, my Goddess! Я всегда верил, что может быть нечто хуже изображения в моём зеркале, но чтобы настолько хуже!» В общем, ты будешь дарить людям радость.

Надо было видеть его лицо во время этой пламенной речи — кошара, окунувшийся в чан с валерьянкой и тот менее сияет. Не зацикливаясь на своей победе, если не считать не сползающей с лица широкой улыбки баллотирующегося на ближайших сельских выборах депутата, Артём подошёл ко мне, поправил свисающее боа, запахнул потуже мой, условно мой, шёлковый китайский халат с вышитыми на полах дракончиках, путающихся в причудливой мозаике иероглифов, на воронье гнездо (в которое превратились мои некогда чудные локоны) он установил широкополую шляпу, далее его оценивающий взгляд упал к моим ногам и стал неимоверно скептическим. Дело в том, что босоножки, в которых я пришла, то есть доковыляла, теперь представляли собой «нечто». «Нечто» имело потрёпанный вид: лямки порваны, а их изглоданные концы непрезентабельно по-бомжатски торчали во все стороны, покоцаные каблуки держались на соплях, целы были лишь заклёпки и подошва.

— Слушай, ты… просто… нет слов, — не нашёлся, как обозвать меня Шерхан, опустившись передо мной на колени.