Держи меня крепче (СИ)

Я разбушевалась, неверно истолковав его чувства и свои чувства, сплюсовав их, помножив и, в конце концов, поделив. Мне хотелось устроить истерику в масштабе крупной ядерной катастрофы с летальным исходом своего оппонента. А как иначе? Весь концерт лишь для него родимого.

— Что значит не вариант? — взревела во мне раненая белуга. Не знаю, что это за «фрукт», но слышала, что при ранениях ревут они истошно. Цепляться к Тёме с дверью я тоже не хотела. Меня больше расстроил факт того, что я сглупила со своими поспешными выводами по поводу его душевного равновесия. Мне стало жутко жаль себя, как покалеченную белугу, я же тоже ранена — в лоб и в глаз. А вдруг мой глаз не выдержит таких издевательств и покинет меня, радостно укатившись рубиться с братанами в бильярд? Мне же останется ограничиться протезом, а единственным развлечением станет тщательная полировка его вечерами… — Ты вообще думаешь, о чём говоришь? Я не собираюсь сидеть тут с тобой ни секунды! Выпусти меня отсюда.

Я уже перестала думать к тому моменту. Потому что мерзкие охраннички уступили вакантное место в моей голове истерике и волнениям.

— Ты о чём? В ментуру хочешь? Понравилось там? А знаешь, легко. Вот дверь, — он стал поспешно вытаскивать зонт, — иди. Только я останусь тут. А ты иди, иди…

— Ты идёшь со мной, — нахально заявила я, потянув его за рукав.

Мой принц затолкал зонт на место, отскочил от меня и сурово заявил:

— Я никуда не иду. И это не обсуждается.

Разумеется, обсуждать сразу расхотелось. А вот возмущаться и ругаться нет.

— Да как ты смеешь держать меня в заложниках? — понятия не имею, где набралась такого, чувствую, сожительство с Леськой не прошло мне даром.

— В заложниках, это когда есть пистолет, наручники, ну, или верёвка, на худой конец, — безапелляционно ответил он, пресекая мои неудачные попытки скопировать гневную фурию в исполнении моей верной неуравновешенной подружки. — Что из этого есть у нас?

— Мрак! — уж совсем по-эллочкину ругнулась я, изящно махнув рукой.

Секунды три Артёмка фокусировал на мне глазки, то есть глазища, а затем расхохотался. Вернее, заржал как зритель на концерте Задорнова громкостью, как минимум, в двадцать зрителей хором. Боюсь, мои барабанные перепонки этого насилия не выдержат и лопнут. Что же смешного на этот раз? Я в курсе, что «изящно махнув рукой» — это литературный термин как оксюморон, потому что «я» и «изящность» вещи уму непостижимые, как живые мертвецы (хотя вот зомби это активно отрицают и даже устраивают пикеты на кладбище), но вот он-то чего заливается? Ух, треснуть бы ему сейчас…

От этой роковой оплошности (почему роковой или почему оплошности? Просто вряд ли бы я имела возможность существовать, если бы хоть мизинец на драгоценном теле этого самоуверенного парня был мною покорёжен) меня спас он сам, перестав хохотать и рванув вновь к шкафам. Что могло говорить лишь об одном — его посетила гениальная идея.

Из ящичка комода он вынул нечто удивительное и даже имел попытку нацепить это на меня. Весьма удачную попытку. Но после того, как я смела лицезреть себя в зеркале, спазмы хохота скрутили и меня. Давно я так не смеялась. Да ещё и на пару с этим контуженным идиотом. Хотя я и сама не лучше.

Отсмеявшись, я рискнула спросить, зачем наряжать меня в «это», а он лишь сунул мне в руки фотографию, сметённую с тумбочки. На ней красовалась женщина. Очень экстравагантная особа. В розовом боа (том самом, что нацепил мне на шею Артём, которое вкупе с остальными вещичками — халатом гейши и солнцезащитными очками — смотрелось просто сногсшибательно, я бы сказала смехо-сногсшибательно) и ещё черт знает в чём. У неё со вкусом были явные проблемы, даже я, человек не знакомый с фэшн-стайлом, это осознаю, но держа эту фотографию в руках, я отчаянно пыталась понять, что у неё было от Эллочки и, почему гадёныш проассоциировал нас троих как единое целое, но шеровский гениальный план, а судя по его хитрющему взгляду, он у него был именно таким, но что больше угнетало — он у него был, мне заранее не импонировал.

Я решительно не находила ничего общего между собой и женщиной на фотографии — ни единой черты, кроме вопиющей экстравагантности, но Шер, скачущий около меня с маньячным пугающим меня видом, очень даже находил и, безумно тараща глаза, верещал:

— О, да! Идеально! Я гениален до безумия! Все, падите ниц передо мной и лобызайте мои немытые конечности.

К числу «всех» я себя причислять категорически отказалась, а больше в комнате ни единой души не наблюдалось, так что пришлось ему замолчать и даже самую малость расстроиться, состроив уморительную мордаху скуксившегося ребёнка. Удивительно, что я в своём незавидном положении умилялась его «настроениям». На моём лице это не отображалось, а вот в мыслях активно шли дебаты, где громче всех орал в рупор Разум и даже соорудил плакатик, нарисовав гуашью на ватмане: «Фуу!.. Очнись! Нафиг его!»

— Нафиг… нафиг… — задумавшись, тихо себе под нос шептала я, не замечая, что тем самым привлекала его, шеровское, драгоценное внимание.