Держи меня крепче (СИ)

Мне было не совсем до того, но стоило удивиться, откуда у этого брутального мачо собственное зеркальце с собой. Сейчас на первый план вышли вещи куда более волнительные. Например, моя перекошенная синяя мордаха. И говоря синяя, я имею в виду именно синяя, с фиолетовым отливом на правой стороне лица и лиловым на лбу. Чудище из зеркальца пялилось на меня, медленно осознавая, что мы есть одно целое, фактически «я-мы-фингал». Сбоку зудел Шер, стараясь подражать известному телеведущему Малахову, потому что как иначе объяснить скорость потока его слов и непонятый мною смысл всего сказанного? Увлечённая созерцанием лилового чудища, мне было не до него.

Поняв, что я не слышу его, Артём решил привлечь моё внимание, потеребив меня по плечу:

— Эй, детка, ну, ты пореви что ли…

— Лучше бы я прыгнула.

Я сказала это несерьёзно, а просто чтобы подчеркнуть для самой себя, что моя ситуация сейчас запредельно ахтунговая, ведь с таким лицом на люди выходить не то, чтобы не рекомендуется, — противопоказано. И лучше смерть. Так бы сказала Леська, окажись она на моём месте, хотя сомневаюсь, что она бы оказалась на нём. Я же никогда не была особой, страшащейся оказаться увиденной в неподобающем виде, мой внешний вид никогда меня не волновал, но то, что я видела сейчас — это даже не вид вовсе, а издевательство. Маску бы сейчас на лицо. Я бы убежала домой, забаррикадировалась в своей комнате и выходила бы только поздно ночью, когда все спят, чтобы не пугать мою чувствительную семейку. Иначе они жалели бы меня, ну, в течение двух часов точно, а потом устав меня жалеть, хором придумали бы мне кучу новых кличек и ржали бы, не переставая, над тем, какая я неудачница.

— Слушай, правда, не выход это, — с самым серьёзным видом «лечил» меня Тёма. — Что с того, что тебя теперь все за гопника принимать будут? Будешь намекать им, обидчикам своим, на своих быдло-друзей, мол, морг по вам уже плачет, ждите гостей. И хитро так улыбайся — сразу отвянут.

39

— Ты о чём сейчас? — медленно и с расстановкой поинтересовалась я.

— Не переживай, говорю, — пудовая ладонь вновь опустилась на плечо.

— Я и не переживаю, — всё-таки есть у меня гордость. ещё не хватало, чтобы он меня жалел. Себя пусть, убогого, пожалеет.

— Да? — теперь на его лице нарисовалась улыбка. — Значит, я могу дальше издеваться? Круть!

Нут, ей-богу, как конфетку получил ребёнок. Эмоции один в один.

— Не можешь, конечно!

— Лан, не ссы, увечная. Сейчас подберём тебе шмотки. Потом покажемся мэру и свободна, — спокойно произнёс это, как нечто обычное, не имеющее особого значения и стал рыться в шкафах, раскидывая одежду как попало.

— Как я покажусь перед ним с таким лицом? — для наглядности, я провела рукой около лица снизу-вверх. Но он даже не смотрел на меня.

— Ты же сказала, что не переживаешь по этому поводу…

— Я имела в виду, что не убиваюсь. Но, конечно же, переживаю.

— Не убиваешься… Ну-ну…

— Что значит «ну-ну»?

— Что же ты у окна тёрлась? — он повернулся ко мне с обличающим видом.

— Я просто прикидывала, как нам выбраться из этой комнаты.

— Есть проблемы? Я думал, дверь — неплохой вариант.

— Она заперта, — тоном «как для идиота» заметила я.

— Правда? Ну, тогда я позвоню другу, он нам откроет.

— Ох, конечно, как я могла не учесть твоих друзей-взломщиков?.. — с небольшим ехидством в голосе я упёрла руки в бока.

Шер посмотрел на меня, потом не выдержал, заржал, отвернулся, успокоился и добавил:

— Блин, не могу на тебя смотреть. Тебя надо в «Кривом зеркале показывать».

Надо же, и «друзей-взломщиков» мне спустил. Неужели у меня настолько потешный вид? Я думала, что выгляжу жалко, ущербно, плачевно, ничтожно, но не смешно же!

— Ты смотришь «Кривое зеркало»? — тут же уцепилась я.

— Нет! — резко заотрицал он. — Но я же не тёмный. Общаюсь с теми, кто смотрит, — плечи его больше не тряслись.

— С пенсионерками? — теперь уже улыбка блуждала на моём лице. Именно что блуждала, так как из-за боли, я не могла её зафиксировать. Она то расширялась, то уменьшалась и кривилась, будто мне кислое яблоко на язык попало.

— Не важно, — сказал, как отрезал. Улыбаться расхотелось. Неожиданно он развернулся ко мне и повесил на нос чёрные очки, которые откопал в одном из ящиков. На его лицо вернулась ехидная усмешка: — Вот, нашёл тебе подарок. Пол лица прикрывают. Где же твоё «спасибо, ми-и-илый!»?

— Как ты можешь шариться по чужим шкафам и ещё вор… — не рискнула я сказать «воровать», так как его поползшие наверх брови и взгляд меня устрашили, — забирать без спроса? Это же стыдно!

— Кому стыдно? Мне нравится.

— Это неправильно!

— Всё правильно. Я ж не чужое, а друга, — он продолжил мародёрствовать. А как ещё это назвать? Вроде территорию мы отвоевали (вернее, отлежали) у охранников, так что теперь это поле боя за нами.

— Ты не говорил, что у тебя здесь друг.

— Говорил. Помнишь, Толян. Тот, который помог нам узаконить наши отношения…

— А… помню. Так это его комната? — такой расклад совсем другое дело, вот только… — А почему мы тогда прятались от охранников?