Уже на улице я попросила ее подбросить меня в Дикси-корт.
– Твой папа сказал везти тебя домой.
– Слушай, я и без тебя могу доехать.
Мы подошли к ее машине, она залезла первая и, потянувшись к пассажирской двери, подняла защелку. Затем повернула ключ зажигания, и мы подождали, пока салон чуть охладится.
– Ты пойдешь на работу? – спросила Алиша.
– Черта с два, и не понимаю, как ты можешь туда идти. Я видеть не могу ее морду.
– Завтра зарплата, Сивил. А у меня аренда. – Она скрестила руки на груди.
– И что, из-за аренды ты будешь колоть пациенткам эту отраву?
– Эй, прекрати. – Она повернулась ко мне. – Я пытаюсь поступать правильно, так же как ты.
– Значит, не возвращайся туда, Алиша. Пожалуйста.
– Прости, что не могу оправдать твои высочайшие ожидания, Сивил. Ты хоть задумываешься, какое бремя ответственности на себя берешь? В произошедшем нет твоей вины.
– Ты отвезешь меня в Дикси-корт или нет?
К тому времени, когда Алиша высадила меня в Дикси-корте, солнце уже скрылось за горизонтом. Лампочка на лестничной площадке не горела. Хотя во многих квартирах еще шел ремонт, каждую неделю сюда заезжало все больше семей. На газоне во дворе дремала белая кошка, рядом играли в догонялки дети. Двое мужчин на скамейке слушали радио в припаркованной рядом машине. Жизнь в Дикси-корте не замерла от того, что двух девочек подвергли насилию. Я попыталась представить, насколько быстро здесь распространяются слухи, и с тяжелым сердцем подумала, как, должно быть, непросто людям живется в нескончаемом потоке дурных новостей.
Я постучала в дверь их квартиры впервые с того самого дня, когда узнала об операции, осознавая, что бесцеремонно вот так являться без приглашения. Послышалось «Заходите!», но в гостиной никого не оказалось. Я направилась прямиком в спальню девочек. Эрика лежала на кровати и чистила апельсин, бросая кожуру на салфетку.
– Как самочувствие?
Она кивнула, и я понадеялась, что это значит «нормально».
– Вам что-нибудь нужно?
Эрика протянула половинку апельсина сестре. Индия сидела на кровати, откинувшись на подушки. Девочки были в пижамах.
– В больнице давали мороженое, – не глядя на меня, произнесла Эрика. Я не знала, что на это сказать. Просит ли она мороженого или просто хочет, чтобы от нее отвязались? В принципе, можно было дойти до ближайшего магазина.
Миссис Уильямс сидела в кресле в гостиной с вязанием.
– У вас нет мороженого? – спросила я.
Она отрицательно качнула головой и сказала:
– Знаешь, мне даже не верится, что я еще помню, как это делать. Сто лет не брала в руки вязальный крючок.
– Красивый цвет. – Я опустилась на диван и показала на клубок розовой пряжи, размотавшийся на полу у ее ног.
– В центре для пожилых раздавали. Взяла в руки пряжу, сделала первую петельку, только глазом моргнула – и уже вяжу бабушкин квадрат. Это мама меня научила. Ее звали Элла, Элла Мэй. Вязала, помню, широкие покрывала, мы их стелили в изножье кровати. Красивые до смерти, укроешься и вдыхаешь запах перечной мяты – мама этим маслом мазала руки. С иглой она была мастерица, еще какая. Могла сшить все что захочешь. Но крючок ей все-таки был милее. Сама она об этом не говорила, но я-то знаю. С закрытыми глазами с ним управлялась.
Когда миссис Уильямс делала петельку, на руках у нее набухали вены. Я подвинулась к краю дивана, ближе к ней.
– Сколько себя помню, все женщины в нашем роду старались жить в хороших условиях. Когда вы пришли к нам в первый раз на ферму Адэра, небось сочли меня за оборванку.
– Нет, я совсем так не думала.
– Ну уж в восхищение вы не пришли. По лицу было видно. Глядели на наш дом так, будто он и скоту не годится. И знаете что? Я не обижаюсь. Вам-то не приходилось жить в комнатушке с земляным полом рядом с блохастыми псами и белым хозяином, который заходит в рабочих ботинках, даже не постучавшись. Я никогда не считала ту лачугу своей. Мы просто пережидали там, как на полустанке, по пути куда-то, где будет лучше. Только поезд все не прибывал, а мы так и торчали на платформе чуть ли не три года.
Она намотала распустившуюся пряжу на указательный палец.
– Незачем вам слушать старухины бредни. Я все к тому, что когда вы нашли нам эту квартиру, ко мне пришла какая-никакая надежда, а этого со мной давно не случалось. Знаете, я вышла за своего Эрнеста в восемнадцать. Муж обещал мне лучшую жизнь. Каждый месяц приносил зарплату и давал подержать. Говорил:
Она перестала вязать, вытерла нос платком и снова взялась за крючок.