Читаем Держи полностью

И вдруг мне стало, как днем, светло

под твоим взглядом и этими пыльными фонарями.

И все понятно стало.

И чудовищно тяжело,

Что жизнь посмеялась над нами.

<p>Похороны настоящего</p>

Время безвольными солдатом

на марш-броске

под командованием

генералов-обстоятельств.

Сжимай меня крепче

в своей

твёрдой руке.

Мы будем защищаться

от обесчеловеченных

посягательств.

Бьется совесть

под высоким солнцем

вздернутая на флагшток,

будто в память о недостижимом,

жжёт глаза скорбящего.

Из людей

на обхарканный кровью асфальт проливается дождь сожалений

на похоронах

настоящего.

<p>Держи</p>

Капель по ту сторону окна

Звучит чисто, звонко,

Будто я этим тонким голосом тебе во всем признаюсь.

Словами, которых нигде не было раньше.

Которые рождены весной и этим утром.

Я раздобыла их для тебя,

Как Прометей, царь скифов, огонь.

И дрожащими символами, зыбкими (такое пишут с частым, сбитым в кучу дыханием и заглатыванием слюней)

креплёными, неразбавленными пустым

(без пробелов и точек, и запятых)

Передаю тебе всю любовь.

Разбила свою свинью-копилку.

И -на, держи.

Держи же.

<p>Поцелуи рыб</p>

Я тебя заедаю

Чужими холодными, как речные окуни, поцелуями.

К ночным ознобам

Прикладываю рифмы

И кипятящие душу воспоминания.

А ты приходишь ко мне пьяный, выцветший,

Будто покойник на похороны.

И оставляешь мне собственные страдания.

***

Придет время, и все устроится,

И само как-то рассосется.

Что не сложится- сминусуется.

А, быть может,

Так приживется.

Но, пока плетью ночь

опускается,

Душа по проспектам скитается,

Мотается жизнь с ней,

Уставшая.

Задыхается,

Задыхается

<p>Вера</p>

У Веры сегодня дурные манеры,

Смятая пачка транквилизаторов

И выдранные к чертям нервы.

Вера все принимала на веру

Безмерно.

Вере больше не во что верить.

И это скверно.

Скажу тебе честно, Вера,

Дело- дрянь

<p>Только так</p>

Жизнью перекопанные,

изрытые,

Как самолеты в крушении разбитые.

Рыщем черные ящики,

Чтобы вспомнить себя в той точке,

где мы искрящиеся и миру светящие,

Вдаль и вглубь смотрящие,

Живые,

добрые,

настоящие,

Ничем не пуганые и ни перед кем не ропчащие.

Друг в друга со страстью кричащие колкости,

Щемящие и сжимающее сердце в кулак.

Я до сих пор могу с тобой

только

так

<p>Твое присутствие</p>

И каждым

Утром

Пепел

С твоих сигарет.

Пусть снег сделал слепыми.

Чистое море в глазах

Твоих.

Обнаруживаешь,

Вооружаешь

Меня до зубов

Западными ветрами

И теплым Гольфстримом.

Такое неосмысленное,

Ясное,

Смешанное с желудочным соком

Твое присутствие.

***

Как цветочную лавку

Украшаю действительность.

Кутаю её в эпитеты и причастия.

И мне все видится удивительным.

К сожалению, милый,

Без твоего участия.

<p>Без П</p>

По моей коже расползлись все твои тараканы.

Если ты встретишь похожую,

То пусть она не будет такой странной,

И ведет с тобой честную

Без пизды игру.

А пока

Из всех частностей

Мне больше всего нравится целовать тебя на ветру

<p>Доброутреннее</p>

Мне бы рассветы эти

Вместо цветов по вазам.

Натощак вместо завтрака сразу

По тарелкам вам разложить.

<p>Широкоформатное</p>

Ты в широком формате

Моего узкого вещания.

Вместо будущего у нас с тобой финальные титры, милый,

Грустные саундтреки

И рукописные завещания.

Не оборачивайся.

Ты же знаешь.

Там, на углу встречи,

уже стоит

Одну за одной нервно курит прощание.

И если хочется что-то сказать-

Самое время для любого бредового обещания.

А что сбудется-

То, как фейерверк днем, -

Внеплановое, случайное.

Нужно так очерстветь в секунды

Необычайно,

Чтобы рвать объятья

По старым швам.

И, не говоря лишнего,

Будто забыв, будто нечаянно,

Отпускать,

Ускользать

И не спрашивать

наступит ли для нас

каждый следующий день.

<p>Ветер в волосах</p>

Пока прибрежный ветер

Замешкал, путаясь в волосах-

Скорей обними меня.

Волна отталкивается от моих ног,

Унося за собой этот день и следы на песке,

что были мгновенье назад буквами твоего красивого имени.

Как за хвост кометы,

Не зацепиться за время,

В нем не застыть

И не удержаться.

Из всех воспоминаний

нам останутся только те,

Которым стоило бы продолжаться.

<p>Пластырь</p>

Признай,

Мы, как намокшие пластыри,

Подрасклеились.

Обратно к коже, хоть дави, -

Больше не прижать.

И даже внешне вдруг

чужие стали и не похожие.

Просто прохожие,

В толпе которых не опознать.

Мои слова вдогонку летят

За сутками,

Где мы нещадно промотаны

На еду, суету и сон.

А память режет лоскутами и промежутками

Все те минуты,

Где ты был влюблен.

Оставь в апреле меня

Талую и уставшую.

Как ни стремись в те дни,

Но нам не добежать туда.

Смирись.

Смотри, как здесь

Подсолнечно

И пахнет лужами,

В которых

Самолеты,

Облака

И целые города.

<p>Девочке</p>

Моя девочка,

Какая же ты грустная.

А мы думали,

Что лишь по молодости

Так накрывает,

А нет.

Боль -она все такая же:

трудносглатываемая и невкусная.

И таблетки от нее не бывает.

И вместо семи морей

Лужа грязная

Из бензина и тоски

Отражается.

Из твоих глаз

Память лучших дней

Растворяется,

Растворяется…

Давай вместе отыщем

Ту твердь,

остов,

На котором душа снова нарастет,

как на кости мясо.

Из колонок доносится, что

Верхом на звезде Найк Борзов,

А потом репитом еще и еще,

И так утро за утром.

И так раз за разом.

А зеленый чай пусть прольется, будто из бочки ром.

Загремит вместе с нами от смеха в серванте посуда.

И больнее чем, тем сильнее кричим и орем.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945
Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Американский историк, политолог, специалист по России и Восточной Европе профессор Даллин реконструирует историю немецкой оккупации советских территорий во время Второй мировой войны. Свое исследование он начинает с изучения исторических условий немецкого вторжения в СССР в 1941 году, мотивации нацистского руководства в первые месяцы войны и организации оккупационного правительства. Затем автор анализирует долгосрочные цели Германии на оккупированных территориях – включая национальный вопрос – и их реализацию на Украине, в Белоруссии, Прибалтике, на Кавказе, в Крыму и собственно в России. Особое внимание в исследовании уделяется немецкому подходу к организации сельского хозяйства и промышленности, отношению к военнопленным, принудительно мобилизованным работникам и коллаборационистам, а также вопросам культуры, образованию и религии. Заключительная часть посвящена германской политике, пропаганде и использованию перебежчиков и заканчивается очерком экспериментов «политической войны» в 1944–1945 гг. Повествование сопровождается подробными картами и схемами.

Александр Даллин

Военное дело / Публицистика / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное