Читаем Держи полностью

То на жизнь и ее обстоятельства,

То друг на друга.

Незаметно в порт превратятся стулья

И твой кухонный стол.

Моря солоней, кстати,

Не сыскать в округе.

Моя девочка,

Мы с двух ложек

Любую проблему пережуем,

Сотни призраков-кораблей

Навсегда потопив друг в друге.

<p>Low battery</p>

Мерцаю.

Как подсевшая батарейка

на последнем выхлопе.

Осилить бы накатившее

и промотать,

как карандашом кассету,

как алкаш последнюю в кармане монету,

это заевшее время

условностей и непорядка.

У меня сдала чуйка

и теряется хватка.

Каждому моему слову требуются платьице и укладка,

иначе порвется струна, натянутая как плащ-палатка,

на каком-нибудь из отшибов

душевного равновесия.

Там, где все небо расстреляно звездами.

У них тоже, кстати, что ни вечер- то мракобесие.

У них такая любовь,

точь-в -точь, как у нас,

что ни есть, ни спать.

А пока мерцаю.

Хирургически

это

в два счета

не

залатать.

<p>Пилот</p>

Пилот, ты посади самолет.

Перед рейсом

Выспись как следует,

Выпей смузи, кофе или компот.

Поцелуй детей в нос,

Жену в губы,

Положи кусочек горького шоколада в рот.

Потрепли за уши собаку,

Улыбнись таксисту.

Он вчера, кстати, влюбленных подкинул за так,

А должен был за триста.

Они подарили ему несколько живых стори

Про ночи у моря,

Про ямочки на щеках,

детей с голубыми глазами и подсолнухов поле,

Про людей без возраста и без прописки.

А еще они разводили домашних ёжиков.

Не в такси, конечно, а на даче у друга Дениски.

Ну, ты, в общем понял меня, пилот.

Ты главное посади самолет

С моим человеком без возраста у тебя на борту,

У которого ёжиков и незаконченных счастливых историй

больше, чем у Гейтса банкнот на счету.

<p>25.03.18</p>

Горит. Никогда не стлеет.

Застывший в ужасе весь

В миг город остался бездетным.

Лишь мамы остались здесь.

Кемерово

<p>Леденцы</p>

я пойду освежу ладони.

умоюсь ветром.

принесу тебе сотни радуг

в арбузной корке.

от меня будет сладко пахнуть

ванильным летом.

леденцами стихов

из твоей волшебной коробки

<p>Звездные волчицы</p>

Звездные волчицы

Отыгрывают последний белый концерт.

«Carpe diem2», -шепчу я,

Но что за черт…

Мы поменялись местами

С одной оговоркой.

Во мне отцвело и ничего больше не растёт.

<p>Цветы из ничего</p>

Слова не только слова.

Иногда от них кружится,

Иногда болит голова.

Иногда днём с огнём не найти,

А чаще

Лишь бы лишнего не наплести,

Лишь бы вовремя рот свой прикрыть,

Беруши в уши

И глаза опустить или отвести.

Иногда они сильнее удара молота,

Иногда молчание и в правду дороже золота.

Иногда они -истины врата.

Аз есьм свет, совесть, суть,

Прозрение,

Помыслов чистота,

Намерений доброта.

Иногда её кладбище, пепелище,

Помои- и те чище.

Отмыться бы побыстрей от "истин" таких,

Да тебя бы отмыть, дружище.

Давай будем с тобой

Мудрей, аккуратней.

Рот не для зевоты раскрывая,

Не набивая случайностями его.

А, словно Бротиганы,

От души отрывая,

Друг в друга сажая

Тысячи слов,

Что цветы из ничего.

***

Я бы хотела написать с тобой сборник повестей.

Где я и ты в главном лице

И живем по совести.

И живем по сердцу, не по уму.

Где ты просыпаешься раньше меня,

Где не хочется каждый день менять улицу,

город

или страну.

Где в открытые окна не долетают

Слова пьяной хабалки

и мусор с верхних этажей.

Где каркают не люди,

а только галки,

Где не переучивают "правильно" писать левшей.

Где вообще никто никого не учит.

Рожи не корчат по любому неудобоваримому случаю.

Где подливают без просьбы чая.

Где не нужно объяснять,

Что если молчу -не значит скучаю.

А в крик уносит не только лишь от отчаянья.

Иногда это случается от чувств

Внезапно, нечаянно.

Просто так.

Где мы зависли во времени,

Без желания то и дело подпирать руками бока.

Где не уповают на правосудие,

А все еще, представьте себе, верят друг в друга.

Ультрамодны искренность,

честь и истина.

Тембр голоса

И подвешенность языка

Только после.

А пока

На каждой странице повести

Я словами боготворю

То место

Где все понимают, что такое любовь,

Любят сами

И знают,

что в действительности

Я

Тоже

их

всех

люблю.

Второе пришествие

И вечно так.

Меня разрывает на части,

А твой приезд,

Как второе пришествие.

А поцелуй будто причастие.

Ты мне напоминаешь Боже,

Которого я сама себе сотворю.

Со всеми "прости,

Ибо ведаю что творю".

Я по тебе соловею.

Я по тебе горю.

<p>Так нам и надо</p>

Я не привыкла к такой тишине.

Кажется, что она только вокруг.

Но на самом деле во мне.

И между нами нет никаких стен.

Вселенная бесконечна.

Без если, без но, без риторических вопросов

И сложных схем.

Мы с тобой горячий воздух перед грозой, марево,

А может внезапный ливень в долине Мак-Мердо,

торнадо,

Проснувшийся вдруг вулкан Рано-Кау, лавина с Монблан.

В любом случае

Так нам и надо.

Так нам и надо.

<p>О пустом</p>

Давай о пустом,

Как пустой лист простом.

Мне едва хватает сил,

Чтобы, как холодная рыба,

Заглатывать диетический воздух

Набитым словами ртом.

Все важное уже было до этого

И будет еще потом,

Когда состояние цвета фиолетового

С осенней тоской и нежностью растопится в золотом.

<p>Алая пустыня Гоби</p>

Это не одиночество.

Это твое отсутствие

Разливает мне вечер в бокалы,

Усаживает перед звёздами

Проживать с ними каждую ночь.

У нас теперь целый оркестр.

Это не листьев шелест.

Это мой шепот смешался с осенью.

И он выстилает дороги твои прекрасным.

Почти красным.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945
Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Американский историк, политолог, специалист по России и Восточной Европе профессор Даллин реконструирует историю немецкой оккупации советских территорий во время Второй мировой войны. Свое исследование он начинает с изучения исторических условий немецкого вторжения в СССР в 1941 году, мотивации нацистского руководства в первые месяцы войны и организации оккупационного правительства. Затем автор анализирует долгосрочные цели Германии на оккупированных территориях – включая национальный вопрос – и их реализацию на Украине, в Белоруссии, Прибалтике, на Кавказе, в Крыму и собственно в России. Особое внимание в исследовании уделяется немецкому подходу к организации сельского хозяйства и промышленности, отношению к военнопленным, принудительно мобилизованным работникам и коллаборационистам, а также вопросам культуры, образованию и религии. Заключительная часть посвящена германской политике, пропаганде и использованию перебежчиков и заканчивается очерком экспериментов «политической войны» в 1944–1945 гг. Повествование сопровождается подробными картами и схемами.

Александр Даллин

Военное дело / Публицистика / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное