Читаем Держи полностью

Это не сквозняки.

Это руки мои

Всегда холодные

Хотят к твоим прикоснуться.

Скользят по ладоням и щекам.

Заворачивают тебя в одежду поглубже.

Дотрагиваются до плеч.

Это не огни большого города.

Это электричество между нами.

Я твой проводник.

У меня воздух с металлическим привкусом и мурашки по телу,

Оставленные тобой.

Это не печаль.

Это упоение.

И я слизываю его, как топленое молоко, со своего рта,

Пока жду нашей встречи.

А когда забываюсь, раскусываю губы до крови.

Их сушит ветер, и они походят на пустыню Гоби, если бы та была счастливой и алой.

В следующий раз, когда ты придешь,

Захвати мне немного совместных планов на вечер

И с десяток прикосновений, пожалуй.

<p>Не абонент</p>

Я к тебе со скоростью света.

Будто бы это наше последнее лето,

Будто бы для нас весь космос, а не одна планета.

Будто бы мы вот-вот разобьемся

Как-то и где-то.

Абонент когда-нибудь будет недоступен.

Я знаю это.

Маковые поля

Мне бы заблудиться

В этих маковых полях

На пару мгновений.

Мой внутренний вакуум

Нарушит твое дыхание,

А дуновение ветра

Распустит косы.

Я не обернувшись чувствую,

Как из твоей пачки

Разлетелись по траве все папиросы,

А пальцы, будто легкие бамбуковые спицы,

Вяжут меня по рукам и ногам

Быстрее, чем я вяжу свитера.

Я тщетно пытаюсь сделать шаг в сторону,

Но понимаю, что потеряла голову

И забыла родную речь.

Это маковое поле следовало бы сжечь

До того, как я на него пришла.

<p>Небанальное</p>

Приправь меня острым чили

Или кислым песто.

Мы с тобой слеплены из одного и того же теста.

В крайнем случае- нет.

Не расплескай банальности

На мой о тебе портрет.

Давай беззвучно смотреть на звезды.

У них, как и у твоих глаз, сегодня особенный свет.

<p>Стою посреди жизни удивленная</p>

Стою посреди жизни

Удивленная

С широко открытыми глазами.

Я угощу тебя вафлями

С яблоком и корицей,

А ты неспешно расскажешь,

Что стало с нами.

Мне все чаще не спится.

Вживую снится,

Как я с цветами,

Белыми бантами,

В шпагате под софитами,

В пор-де-бра руками.

Или

Еду на север в поезде,

Распугиваю замерзших голубей

На центральной площади,

Не помню ничьих имен,

Сюжетов фильмов,

Район,

В котором мы жили.

А все его речи для меня- суахили.

Или

Я бегу среди спящих дворов,

Уличных фонарей,

Грязных собак и вылизанных котов.

Через мост и в гору,

Пока бок не заколет.

Такое раннее утро,

А я уже ко всему готова и

Бежать мне к лицу и в пору.

И я вновь бегу.

И бегу

Или

Свешиваю ноги с подоконника

С видом на набережную

И слушаю колокола

Из церкви напротив.

Мне в то время даже нравилась пастила,

Я всем улыбалась,

Ничего не ела,

Пела

И мало спала.

Или

Я пишу под шум воды

И без права на остановку.

Как завещала Софи Лорен,

Пью только воду,

Грызу морковку.

Ем рис.

Никого нет рядом,

А это значит

U can me kiss3.

Не пугайся,

Ну что ты завис?

Так как ты сам?

<p>Бермудские треугольники</p>

Мы краеугольные бермудские треугольники.

Тонем друг в друге,

Теряемся без вести,

Стараемся закруглить наши обоюдоострые вершины.

Откуда-то много поводов.

И мне так жаль, любимый,

Что нам становится холодно

Уже без следствия и без достойной причины.

Все чаще потряхивает,

Будто живем у ж/д вокзала,

А сошедшие с рельс поезда

Не оставляют живого места.

И скрежет ночами-

Это колеса между моим левым и правым

ребром.

Последний раз я так кричала.

Дай вспомнить.

Никогда я так не кричала.

Горький вкус на твоих губах – это то, что нам останется на потом.

Мне так безобразно, милый,

Как на полном дохлыми рыбами пляже.

Чуть что- помещаю себя в мысленную петлю.

А внутри сжимаюсь, подобно Плутону,

Который уже для всех и не планета даже.

И вешу там, болтаюсь и тебя, конечно, люблю.

Никто не предупреждал нас,

Что то была trial version4,

Давай, промолчим эти странные дни, на цыпочках провожая.

Я узнала, оплатить за полную

Любви бесконечность,

Можно только лишь безденежно отдавая.

<p>Звук Сапсанов</p>

Мы в три точки укладываем

Сбежавшие мысли и строчки.

А спустя, вместо кофе, молем

друг другу на завтрак кости.

Без поцелуев

и добрых утр,

и круассанов.

Тебе сразу мерещится

Звук уносящих меня «Сапсанов»,

И твоя затяжная депрессия

Уже массирует тебе виски

И мнет плечи.

Она теперь без опозданий.

Через вечер

Делает тебе искусственное дыхание всякой гадостью рот в рот.

А я вот думаю,

Когда же тебя, наконец, заебёт

Раздумывать и смаковать о плохом

<p>Дети, что вы знаете о лете?</p>

Дети,

Что вы знаете о лете?

Солнце тонкую кожу просвечивает,

Через душу проходит наружу,

Жжет траву,

Обесцвечивает синеву.

Отражает мир в линзах,

Будто это руки Хаяо Миядзаки.

А ты его Мононоке.

Если посмотришь на небо,

То увидишь, где ты в этом потоке.

Дети,

Что вы знаете о лете?

Оно волочит по городу.

Тащит нас, словно за волосы,

По всей планете.

Апперкотом

Отправляет за борт

Порой без жилета и спасательного круга.

Лето-это удар выше пояса

Прямиком в голову.

Это дикий фьюжн

Из песка, приключений, глясе и твоего лучшего друга,

Из портретов на крыше,

Спутанных ветром волос,

Это мысли, растаявшие в мягкой вафле

Или брикете.

Это Кафка на пляже

И тощая Кейт Мосс на модном буклете.

Дети,

Что вы знаете о лете?

Оно не разводит руками.

Оно на все согласное,

Но ни за что не в ответе.

А по ночам оно обнажает тех,

Кто не покидает свой кокон даже при свете

Перейти на страницу:

Похожие книги

Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945
Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Американский историк, политолог, специалист по России и Восточной Европе профессор Даллин реконструирует историю немецкой оккупации советских территорий во время Второй мировой войны. Свое исследование он начинает с изучения исторических условий немецкого вторжения в СССР в 1941 году, мотивации нацистского руководства в первые месяцы войны и организации оккупационного правительства. Затем автор анализирует долгосрочные цели Германии на оккупированных территориях – включая национальный вопрос – и их реализацию на Украине, в Белоруссии, Прибалтике, на Кавказе, в Крыму и собственно в России. Особое внимание в исследовании уделяется немецкому подходу к организации сельского хозяйства и промышленности, отношению к военнопленным, принудительно мобилизованным работникам и коллаборационистам, а также вопросам культуры, образованию и религии. Заключительная часть посвящена германской политике, пропаганде и использованию перебежчиков и заканчивается очерком экспериментов «политической войны» в 1944–1945 гг. Повествование сопровождается подробными картами и схемами.

Александр Даллин

Военное дело / Публицистика / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное