И я услышала внутренний голос, который сказал мне: «
Я решила не говорить Крейгу о письме и внутреннем голосе. Нет, я не опасалась, что он сочтет меня безумной. Но боялась, он поймет, чтó нужно сделать и
– Ты понимаешь, – сказал он, – если мы это сделаем, у нас не останется денег на усыновление.
– Да, – ответила я. – И нам придется отказаться от этой мысли.
В тот вечер мы легли спать рано. Больше об этом мы не говорили. Мы оба сознавали, что ступили на святую землю.
На следующее утро я отправила Крейгу электронное письмо. Я писала, что не могла принять такого решения, потому что была слишком ослеплена желанием иметь ребенка. Мне хотелось, чтобы он принял решение сам. Вечером он вернулся домой и спокойно сказал, что эти деньги принадлежат приюту. Он отправил в Гватемалу все отложенные нами на усыновление деньги – это были две трети необходимой им суммы и весь наш сберегательный счет. Что было потом? Тишина, немного слез, благоговение… и покой. Обычно я остаюсь в покое не больше двадцати минут. Но вам может показаться, что в этот момент я решила окончательно обо всем забыть и сосредоточиться на том хорошем, что уже есть в моей жизни. Это совершенно не в моем стиле.
Когда моя сестра Аманда работала в Руанде в благотворительной миссии, каждое воскресенье она проводила в миссионерском приюте и ухаживала за малышами. Она часами держала на руках четырех детей, а другие дети карабкались по ее ногам, трогали ее лицо. Им страшно не хватало ласки, прикосновений, любви и ощущения связи с людьми. Сестра говорила нам, что те дети отчаянно нуждаются в усыновлении.
Мы с Крейгом подумали, что это и есть то приглашение, которого так давно ждали. И все начали снова. Мы полгода занимались мучительной организационной работой, пытаясь добиться разрешение на усыновление ребенка из Руанды. Нам приходилось подписывать массу документов, подтверждавших, что мы на верном пути. Социальные работники оценивали наши жилищные условия, ФБР подтверждало нашу благонадежность (!), а мы готовили все новые и новые документы. Одна из монахинь, работавших в приюте, даже сообщила Аманде, что уже знает нашего ребенка – пятимесячного мальчика. Мы назвали его Хиллзом (от англ. hills – «холмы». –
Мы ожидали последнего документа. Последний документ – и тогда сможем отправить свое «досье» в Руанду и встать в очередь на усыновление. Однажды утром меня разбудил звонок. Сестра сообщила, что Руанда без уведомления прекратила практику усыновления. Семьи,
– Вот черррт! Не-е-е-ет!
Мы оставили девочек у подруги и в шесть утра выехали в Вашингтон. Отыскали посольство Руанды. Мы вошли, представились и заявили, что не уйдем, пока наши документы не будут подписаны, а нас не включат в систему усыновления. А потом направились в небольшой зал ожидания, где уже сидели три встревоженные пары. Узнав новости, они прилетели в Вашингтон из Техаса. Эти люди заняли ту же позицию.
Мы разговорились.
– Привет, – сказала я одному из этих людей, Марку. – Я – Гленнон, а это мой сын Чейз.
Чейз протянул маленькую ладошку, и Марк пожал ее. На его глазах выступили слезы. Я встревожилась. Марк спросил, можно ли сфотографировать Чейза и отправить снимок жене. И встревожилась еще больше, но согласилась. Марк сделал снимок, а потом сказал, что они решили усыновить ребенка, когда потеряли своего малыша, Чейза, – у жены Марка произошел выкидыш. Отправляя снимок жене, Марк написал: «
Вот такой это был день.