Держитесь, девушки!

Но я все равно радовалась, хотя мне теперь действительно придется убирать двор в два раза чаще. Ничего страшного, зато теперь что-то в жизни должно измениться к лучшему. Это еще давно нам объясняла учительница, которая звала меня Мальвой: в природе все устроено так, чтобы приносить человеку пользу. Когда мы привыкнем к лету, наступает осень, потом зима и весна. И каждый раз человеческая психика словно обновляется: и с первым снегом, и с первой травкой, и даже когда пышная листва начинает желтеть, краснеть, облетать. Так уж устроен человек, что вокруг него должны происходить перемены, иначе он от однообразия с ума сойдет. И вдруг я почувствовала: мне самой до зарезу необходим этот первый снег. Ведь моя внутренняя жизнь тоже нуждалась в обновлении.

Вдруг захотелось поговорить с кем-нибудь обо всем: и о Вальке, и о бомжах, и о своем собственном будущем. Мама в собеседницы не годилась: во-первых, Валька просила хранить ее тайну, чтобы никто в доме не знал. Во-вторых, мама всегда нервничала, если речь заходила о бомжах, – она боялась, что кто-то из них может накинуться на меня с кулаками. И вообще я чувствовала, что мама от меня чего-то ждет: не век же махать метлой и шлепать мокрой тряпкой! Так и до пенсии дометешь-дошлепаешь, а я ведь подвизалась в качестве дворника уже восемь лет. Но искать другую работу не было внутреннего подъема: с того знаменательного конкурса во мне развилась боязнь «высовываться», искать лучшей доли.

В этот день я пораньше убралась – снег еще не успел примерзнуть, требовалось только сгрести его лопатой – и в три часа уже могла отправляться домой. Как вдруг услышала: «Мальва!». Так меня звала только старая учительница, преподававшая у нас когда-то историю.

– Мальва! Это ты, деточка?

Я настолько стосковалась по своему детству, где все было понятно, правильно и хорошо, что чуть не расплакалась от этого оклика в сочетании с видом знакомой приземистой фигуры в старомодном пальто и шляпке, с серыми, а теперь уже совсем белыми кудерьками. Имя у моей учительницы тоже было старомодное – Илария Павловна. Когда-то она не просто преподавала нам историю, но вникала в жизнь своих учеников больше, чем классный руководитель. Конечно, это оставило след в наших детских душах, – вот сейчас я почувствовала, что меня тянет уткнуться в ее старинный воротник, от которого пахнет лавандой против моли, и выплакать все, что накопилось на сердце с тех пор, как она обнимала меня на выпускном вечере, поздравляя с получением аттестата.

Она тоже расчувствовалась, повела меня на обочину дорогу, неуклюже придерживая выпадающую из моих рук метлу:

– Что с тобой, Мальва? Ты плачешь?

– Нет, нет, Илария Павловна, просто мы так неожиданно встретились…

И так кстати – ведь мне как раз надо требуется излить кому-то душу! Но как говорить на улице, где все меня знают, а, рассказывая обо всем, еще, чего доброго, разревешься… И потом, может быть, Илария Павловна торопится?

Надо было владеть собой: я ведь уже не пятиклашка, чтобы так сразу вытряхнуть свои жизненные обиды учительнице, с которой к тому же не виделась восемь лет. И я заставила себя улыбнуться:

– Со мной все в порядке, Илария Павловна. Видите, дворником работаю. У нас в управе эксперимент: микрорайон без гастарбайтеров. А вы-то как? Как ваше здоровье?

Однако не зря говорят, что старого воробья на мякине не проведешь. Моя старая учительница секунду вглядывалась в меня, сжав мне руку, а потом деланно безразличным голосом ответила:

– Ничего, по-разному бывает. Вот сейчас утомилась – хорошо бы кто до дому проводил! – И уселась на скамеечку ждать, пока я сбегаю в ДЭЗ отнести лопату.

Таким образом судьба занесла меня в старинный дом на улице Чаплыгина, с высокими потолками, украшенными лепкой, с полом из широких паркетин и скособоченными дверями, протяжно поскрипывающими от сквозняков. Квартира была коммунальной, но соседей я видела лишь мельком: из одной двери вышла костистая старуха в сером платке, старше моей Иларии, но прямая, как палка. Она молча прошествовала на кухню, о чем свидетельствовали загремевшая посуда, хлопок включенного газа и полившаяся из крана вода. В другой двери на миг обозначилась физиономия, заросшая рыжей щетиной. Я никогда не видела близко пьющих мужиков, если не считать бомжей, но тут мне сразу пришло в голову: наверное, он после запоя. Небритый человек словно прочитал мои мысли и быстро исчез, ни слова не сказав.

Из большой передней Илария Павловна повела меня в свою комнату, где пахло то ли сухим деревом, то ли почти выветрившимися духами и как будто засушенными в каком-то старом альбоме мальвами. Впрочем, мне это, конечно, показалось: мальва и в цвету-то не пахнет, пышная красота заменяет ей аромат.

Илария Павловна достала из громоздкого буфета тонкие, как бумага, голубые чашки и блюдца. Потом оказалось, что они кузнецовские – был до революции такой мастер, прославившийся маркой своей посуды.