Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Но наиболее рельефно ложный панегирик моде был представлен в пародии на ведущий жанр поэзии классицизма – торжественную хвалебную оду. В анонимной «Оде в защиту полосатому фраку» пародиен уже сам объект восхваления. При этом использован свойственный одической поэзии высокий стиль, свое-образный композиционный строй, а также набор традиционных риторических приемов. Здесь наличествует и обращение к «златовласому» Аполлону, а также к целому сонму мифических и библейских героев. Начинается же повествование во время о́но, когда якобы уже имелись модные «полосатые тела»:

Вот где источник и начало
Носимых ныне полосам;
Сие искусство доставляло
Одежду древним щеголям,
Тогда народы различались
Различной полосой цветов,
И так же ими украшались
Герои дальних сих веков.

Преклонение перед полосатым фраком овладевает щеголем настолько, что в полосах видится ему весь окружающий мир – это и «полосатая заря», и «луч солнца полосатый». Полосатым кажется ему и ветхозаветный Иосиф, к которому он апеллирует, утверждая, что тот пас в Месопотамской долине «пеструю скотину». Он говорит о «полосатой парче», «полосатом фаэтоне» и даже о «полосатой вражде». Замечательно, что даже расположение стихов с перекрестной рифмовкой в самой оде сравнивается с чередованием полос на новомодном фраке. Завершается ода обращением к Моде самого автора текста:

А ты, божественная мода!
Которой сильная рука
Творит красавца из урода,
А умного из дурака;
Внемли усердное прошенье,
Окончи тьмы своих чудес:
Я б на камин во всесожженье
Тебя, мой пестрый фрак, принес.

Говоря о текстах, писанных от имени щеголих, нельзя не остановиться на стихотворных «Любопытных известиях о браке и о любви по моде девушек и щеголей» (1790). Наше внимание привлекает дневник за неделю одной такой «девушки» с примечательным названием «Любовь модного века»:

В понедельник я решилась
К одному любовь питать,
Но во вторник вновь пленилась,
Стала страстью той пылать
И, не зрев свободы боле,
Среду всю была в неволе.
Не терпя оков, я тщетно
Умоляла небеса,
Мне четверг лишь неприметно
В том открыл все чудеса
И соделал рай в напасти,
Дав вкусить иные сласти.
Пользуясь опять свободой,
В пятницу союз сплела
И, довольствуясь сей модой,
Верность день весь тот блюла;
Но в субботу мысль разбилась;
Страстью новой заразилась…

Подобные откровения кокетки говорят сами за себя.

Хотя щеголи и щеголихи и «вытверживали из романов некоторые места», сами они «редко встречались на страницах романа» XVIII века. Однако в России были переведены посвященные вертопрахам сочинения Ф. Ковентри, Ф. А. А. Критцингера, Л. Хольберга, Г. В. Рабинера, П. Ж. Б. Нугаре, Р. Додсли, Ж. Ф. Дре дю Радье.

Скажем, в произведении Михаила Чулкова с вызывающим названием «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770) сама его героиня, некая Матрона, дает описание одной щегольской вечеринки: «Чуднее всех показался мне один старик, который уговаривал тринадцатилетнюю девушку, чтобы она согласилась выйти за него замуж… В углу сидел какой-то молодец с бабушкою… Сего молодого человека хотела было я похвалить за то, что имеет он почтение к своим предкам и в угодность бабушке оставляет вертопрашные увеселения, но хозяйка уверила меня, что это любовник с любовницею. Молодой человек уверяет ее, что он, убегая хронологии, которая престарелым кокеткам весьма приятна, говорил ей: “Вы, сударыня, весьма приятны, ветрености в вас никакой быть не может и всех тех пороков, которые молодости приличны; зрелые лета имеют свою цену, и вы будете обузданием моей молодости…” Инде красавица приставала к задумчивому щеголю и представляла себя к его услугам… Одним словом, нашла я тут любовную школу, или дом беззакония».

В книге «Зубоскал, или Новый пересмешник, египетские сказки» содержится описание поведения петиметра: «Почитал себя не меньше, как взросшим в Париже, – смеялся всем, кои не попрыгивают на одной ножке и не вмешивают в разговоры таких слов, кои не по-французски и не по-немецки».

Казалось бы, трагедия – отнюдь не щегольской жанр. Между тем в комедии Николая Николева «Самолюбивый стихотворец» (1775) выведен петиметр Модрстих, дерзнувший поднести стихотворцу Надмену сочиненную им трагедию. Надмен отвечает сочинителю-франту гневной филиппикой: