Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

И совсем как завзятый вертопрах поэт говорит о бесплодности неразделенной чувственной любви:

Сурова кто к тебе – престань о том вздыхать,
И злым мучением приятства обретать.

Какие же литературные жанры пользовались успехом у петиметров? Если верить периодике XVIII века, то это преимущественно произведения французские. «Петиметрское упражнение состоит в том, чтобы… восхищаться любовными враками, которые в Париже продаются по копейке, то есть Идиллии, Стансы, Сонеты, Мадригалы и Билеты», – говорит журнал «И То и Сио» (1769). «Петиметры только и читают песни, сонеты, елегии, да и то французские», – констатирует Алексей Ржевский. «Одна только из них (наук. – Л. Б.) заслуживает несколько мое внимание: ето стихотворство; да и оно нужно мне тогда только, когда захочется написать песенку», – заявляет щеголь со страниц новиковского «Живописца». Литератор Александр Писарев вторил им: петиметры «читают новые песенки, любовные цыдулочки». А Иван Елагин отметил, что «петиметр ничего не должен писать, кроме любовных писем, сонетов и песен». Щеголь, распевающий песенки, представлен в сборнике «Дело от безделья» (1792), а также в лубочных листах (Ср.: «В прекрасных садиках гуляю, // Амурные песенки попеваю, // Никогда не работаю»). В своей «Сатире на петиметра и кокеток» (1753) Елагин расширяет жанровый диапазон щегольских текстов:

Хваленый петиметр, чтоб больше показаться,
Тут велеречием потщится украшаться,
Сбирает речи все в романах что читал.

«Чтение романов и французских театральных сочинений… довершили всю глубину премудрости, в кою она когда-либо снисходила», – говорит о щеголихе «Собеседник любителей российского слова» (1783). «Почта духов» (1792) подчеркивает, что петиметры «выдают себя знатоками театральных пьес». Будучи «охотниками до театральных представлений», щеголи «присвояют себе право рассуждать об остроумных, а особливо о Театральных изданиях и осуждать то, что не на их чистый вкус сделано» («Всякая всячина», 1769).

Особенное озлобление вызывают у франтов отечественные авторы; их они «ругают… без милосердия и… от свиста у них самые распухнут губы… Они с язвительными насмешками стараются помрачить их хвалу».

А журнал «Утренние часы» (1788) в числе прочих аксессуаров щегольского быта называет «забавные романы», «любовные цыдулки» и «епиграммы».

Обратимся же непосредственно к многожанровой пародийной щегольской культуре, существование которой в России XVIII века представляется нам очевидным. Не претендуя на полноту, мы ограничимся лишь некоторыми примерами конкретных жанров, воссоздающих нравы и жизненные устремления вертопрахов с целью их сатирического уничижения.

О сонете, рассматриваемом русскими стихотворцами XVIII века как жанр щегольской, любовный, мы уже писали, и прежде всего – о его разработке Алексеем Ржевским[6]. Сродни сонету и жанр рондо, также приспособленный Ржевским к пародированию щегольской культуры. В журнале «Свободные часы» (1763) помещено сатирическое рондо, в первой части которого занятие науками и творчеством (при незначительном приложении усилий) объявляется занятием, доступным каждому («Лишь потрудись, то может всяк // Никак»). Зато щегольство объявляется делом архиважным и в сущности недосягаемым для большинства:

Но букли хорошо чесать,
И чтоб наряды вымышлять,
Чтоб моды точно соблюдать,
Согласие в цветах познать,
И чтоб нарядам вкус давать,
Или по моде поступать,
Чтоб в людях скуку прогонять,
Забавны речи вымышлять,
Шутить, резвиться и скакать,
И беспрестанно чтоб кричать,
Но говоря, и не сказать, —
Того не может сделать всяк
Никак.

Распространение получили и надгробные надписи щеголям. Их отличительной чертой явилось отсутствие обязательной для такого случая скорби, что противоречило жанровым канонам традиционной эпитафии. Это и явно притворное сожаление («крушение») о неком «щеголеватом красавце»:

Прохожий! Потужи, крушись, как мы крушились, —
Щеголеватого красавца мы лишились.
Того, кто первый был изобретатель мод,
Того, кем одолжен толико смертный род.
В тот час, когда его дух с телом разлучался,
Он в твердых мыслях был, с сим словом он скончался;
С сим словом навсегда его покинул зрак:
Ах! В чем мне умирать, не сшит мой модный фрак.