Дерзкий

— Ты охренел? — лучшая защита — нападение. Все знают — я применяю. — Ты какого хера так делаешь? Что устраиваешь? Ты же обещал!

— Это ты… — неожиданно низко шипит он, делая шаг ко мне. Я — синхронно — от него. Дистанция, приятель. Я не готова к ближнему бою. — Охренел. Ла. Ты мне говорил…ла, что вы с этим … типа, старшим братом не спите!

— Не помню, чтоб ты ко мне в родню записывался, чтоб отчет требовать, — хамлю я, сразу пресекая попытки надавить. Шатер опять шагает. Я опять отшагиваю. Так туалет скоро кончится! — Тем более, меня на лжи ловить. С чего ты взял, что я вру?

— Ты с ним… В парке. Я видел все, не отбазаривайся.

Уй, какие глаза! Не по себе даже как-то… И ноги дрожат. А они у меня, чтоб вы знали, даже на России не дрожали. И даже когда Лешку менты заламывали.

— Ты видел то, что хотел видеть. Я не могу ничего поделать с твоими глазами и твоим больным воображением, — сухо отвечаю я. Сухо — это потому что в глотке — пустыня. Сглатываю, Шатер нечитаемым взглядом отслеживает движение горла. И опять шагает. А я опять отшагиваю. Упираясь поясницей в подоконник.

Осознаю, что дальше некуда, выдыхаю. Ну что, Маша, ближний бой? Никогда это дело не любила…

Шатер подходит совсем близко, наклоняется, упирает руку в косяк выше моей головы, подавляя своим размером и весом.

Черт! Мы выглядим сейчас, как яойные персонажи! А если зайдет кто-нибудь?

Поднимаю подбородок, смотрю на него желчно и в то же время взволнованно. Опасливо. Предупреждающе.

— Как ты думаешь, что подумают парни, увидев нас здесь? И тебя в такой позе?

— Похер.

У него хрипит голос. И взгляд дурной-дурной. И наклоняется он все ниже, того и гляди поцелует…

А у меня… Колени, суки, дрожат! И сухо в глотке! И смертельно хочется… Чтоб поцеловал.

Вот засада-то!

Кто-то из нас должен быть взрослым!

— Не похер, — сужаю глаза, цежу максимально презрительно, — тебе, может, и плевать, что о тебе в универе подумают, хотя я бы не советовала проверять на толерантность твоих друзей, а вот мне совсем не плевать. Я тут еще учиться хочу, и слухи мне нахрен не упали.

— Ты поэтому с этой овечкой лижешься? — ого! Заводит его, похоже, воспоминание о нашем с Лолой поцелуе! Вообще дистанцию соблюдать не пытается, наваливается, дышит тяжело, вотрую руку рядом в подоконник упер, запирая меня в капкан.

— А ты не думал, что у меня могут быть другие интересы в сексе?

Чем черт не шутит? Решит, что я лесби, или би… И отвалит.

— Не ври, Маша…

— Арс!

— Не ври, Маша, — настойчиво повторяет он, — если бы тебе не нравилось, то ты бы мне не отвечала тогда, в душевой…

— Да можно подумать, ты мне дал шанс что-то сказать!

— Потому что нехрен тебе разговаривать.

Заявочки шовинистические подъехали! Эх, Шатер… А казался вполне вменяемым парнем…

— Слушай, — примирительно пытаюсь снизить накал беседы, неизвестно в какой момент переставшей быть информативным выяснением отношений и превратившейся в прелюдию перед жестким сексом, — мы палимся сейчас. Ты меня палишь, — поясняю ему, как идиоту, — нас вполне могли увидеть, когда ты меня хватал… У кого-то возникнут вопросы к сцене у универа. Ты чего добиваешься? Я тебе поверила, не стала никому ничего говорить, хотя это против правил. И может угрожать моей жизни. А ты, вместо того, что вести себя адекватно, хрен знает, чем занимаешься…

Он во время моего правильного спича наклоняется все ниже и ниже, и финальные слова отповеди я договариваю уже прямо ему в губы. Оторопело и заторможено.

— Вкусно пахнешь, пиздец. Не могу удержаться, — шепчет он, и ладонь его, широкая, основательная такая, падает на затылок…

Бли-и-н…

— Ты неправильно поступаешь, — торопливо и быстро шепчу я, пытаясь пробудить разум в этом погрязшем в похоти существе, — ты добьешься только того, что я… уеду… исчезну…

Это все прямо в губы шепчу, чувствуя его горячее дыхание на своем лице и завороженно глядя в уже потерявшие боевой золотой раскрас и превратившиеся в черные омуты глаза.

— Не уедешь…

Сердце стучит, рвется из груди, сил сопротивляться тому, что происходит, нет совершенно, я только ладони упираю в его плечи, напрягаясь, чтоб притормозить.

Я могу его остановить, правда могу. И могу ему сейчас сделать больно. Но… Не могу. Просто не могу.

Пусть целует. Зато потом, сидя в очередной грязной дыре с остывающим трупаком Зуба, будет что вспомнить…

— Да она заебала! — грохот отшвырнутой на стену, ударившейся о нее и отлетевшей обратно в лоб обидчику двери отрывает нас друг от друга и разносит по противоположным углам туалета.

— Не ори, блядь, — в туалет, предусмотрительно придерживая матерно скрипящую дверь, заходят два четверокурсника. Они переругиваются и заняты только этим. Для нас с Шатром — это благо, потому что только слепой не поймет, чем мы тут занимались полсекунды назад.

У меня красное лицо и взъерошенные волосы, у Шатра — дикий взгляд и сжимающиеся кулаки.

— О, Шатер! — приветственно орет один из вошедших, — ты прикинь, нас Карлсон до зачета не допустила!

Они здороваются, я, пользуясь моментом, подхватываюсь и пытаюсь свалить.

— Полурослик, стоять, — тормозит меня Шатер, — я щас.