Дерзкий

— Я все это время с ума сходил, — шепчет он, пробираясь мурашками прямо под кожу, прямо в нервы, — я ни о ком думать не мог, понимаешь? Охеревал… Решил, что голубой… Ты не виновата, конечно, но это же не просто так… Я тебя захотел в виде парня, прикинь, как я схожу с ума теперь? Зная, что ты — девушка, что ты меня тоже хочешь? Маша… Нахрена эти танцы? Пожалуйста… Я тебе помогу, честно. У меня тут… Не у меня, у отца в городе все схвачено. Мы тебя так спрячем, никто не найдет никогда! И ты никому не будешь ничего должна. Я все решу. Я обещаю. Маш… Все расскажешь мне, и я сделаю так, как будет правильно…

И вот в этот-то момент Маша приходит в себя. Очень мощно и болезненно.

Игорь тоже так говорил…

«Я все решу. Я сделаю так, как будет правильно»…

Где теперь Игорь? Я даже не уверена, что его похоронили, а не сожгли, например, на свалке…

Хочу ли я такой судьбы для этого парня?

Мороз продирает настолько больно, что физически начинает ломить пальцы.

Я с силой отодвигаю стул от стола, скрипя на всю столовую ножками по кафелю.

Встаю, Вадим, видя перемены в моем лице, тоже поднимается.

— Значит, так, — сухо и спокойно говорю я, — мне сейчас не нужны проблемы, как ты понимаешь. То, что ты предлагаешь — это проблемы. Для тебя, в первую очередь. Все, что было можно сказать, ты услышал. Я очень жду и надеюсь, что ты — человек слова, и никому ничего не скажешь.

— Маш…

— Арс! Полурослик! Сеня! — перебиваю я его с нажимом, — все. Только так. Мы с тобой даже дружить не будем, Шатер. И прошу тебя, держись подальше. Вот прямо так, как раньше.

Разворачиваюсь и выхожу из столовой. Не особо быстро, потому что нехрен лишним глазам давать повод для сплетен.

Вадим, конечно, со мной не согласен и сейчас переживает.

Да я и сама в шоке. И тело мое глупое ломит в разных местах от того, что ему практически обломился классный секс, а затем жестко обломался.

Но как унять тело, я знаю.

И, очень надеюсь, что удалось унять Вадима.

Не хочу потом думать, каким образом его похоронили.

В коридоре все же не выдерживаю, убыстряюсь, благо, нет никого, все на парах.

Не оборачиваюсь, надеясь, что Хищник остался в столовой, глубоко переживая свою пикаперскую неудачу.

Но Хищник на то и Хищник, чтоб быстро приходить в себя и совершать столько подходов, сколько необходимо для достижения цели.

Потому что он меня догоняет.

Тихим своим, бесшумным шагом, прямо посреди пустого коридора разворачивает за руку к себе, я машинально ухожу, он блокирует, пользуясь моей инерцией и своим преимуществом в росте и весе, легко поднимает, прижимает к себе.

Я не дергаюсь, смотрю в его злые горячие глаза.

Господи… Какой ты еще мальчик, Вадим Шатров… Ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь, лезешь на рожон… Глупый…

Он смотрит на меня, и, наверно, что-то такое читает в глазах, может, эту неожиданно даже для меня самой прорвавшуюся, такую женскую-женскую жалость и боль, потому что, похоже, делает и говорит совсем не то, что планировал изначально.

— Я тебя понял, Маша. И я не буду тебя доставать больше.

Блин! Это же хорошо! Я должна быть рада!

Почему я не рада?

Но, судя по всему, это еще не вся информация, которую Шатер собирается донести, потому что руки его, мертво прижимающие меня к торсу и легко удерживающие навесу, так, что ноги в красных кедах болтаются свободно, не доставая до пола, не дрожат и не отпускают.

Я молчу. Жду.

И дожидаюсь, в итоге.

— Но перед тем, как перестать… Я хочу, чтоб ты кое о чем вспоминала.

После этих слов он меня целует.

Не обращая внимания ни на наше с ним нахождение в общественном месте, ни на мое сопротивление, ни на мои удары ногами по голеням.

У этого гада длинные руки и каменной твердости ноги. Он легко держит меня одной рукой поперек тела, так, что я не могу высвободиться и ударить его, ладонь другой руки кладет на затылок, чтоб не уворачивалась. А по ногам его бить так же бесполезно, как стволы деревьев лупцевать.

У этого гада невероятно требовательные и опытные губы. Слишком опытные для двадцати лет!

Он умело пользуется своим преимуществом, напирает, заставляя меня раскрыть рот. Нахальный язык тут же завоевывает территорию, гладит, танцует, делая настолько сладко, настолько хорошо, что глаза сами собой закрываются от кайфа.

Я уже не сопротивляюсь, очки со стуком слетают на пол, не замечаю, когда и куда падают. В мире вообще ничего не остается. Только мы вдвоем.

Хищник меня буквально принуждает, заставляет! А мне в кайф! Мне так нравится, даже больше, чем в тот первый, эпический раз в душевой.

Потому что здесь опасности больше, и безбашенности больше.

А еще почему-то за взрывной сладостью прячется горечь. От моих слов, от моего принятого решения.

Эта горечь придает такую пронзительно-острую ноту всему происходящему сейчас, что буквально слезы наворачиваются. И не просто наворачиваются, а текут! Текут по щекам, шее, исчезая за воротом олимпийки.

Сладость его губ, горечь безысходности и соль слез — именно таким я запомню этот наш поцелуй.

Когда Вадим отрывается, наконец, от меня, я едва могу дышать и совершенно точно не могу стоять.