Дерзкое предложение

Она держалась прямо и выглядела царственно, как будто все же хоть что-то извлекла из уроков этикета. И Малак, принимая на себя священный долг, принося клятву перед своим народом, тщательно проговаривая слова, которые, как он всегда считал, ему не суждено будет произнести, гораздо меньше думал об огромной ответственности и гораздо больше – о женщине, еще не успевшей осознать, что ее предназначение быть его королевой. Что иного выбора у нее просто нет.

И после церемонии, во время торжественного приема, на котором присутствовали министры и прочие важные гости, он почти не уделял внимания обычным среди амбициозных придворных политическим интригам. Все его внимание было сосредоточено на Шоне.

Шона же, с загадочной улыбкой на лице, стояла рядом и чуть позади Малака и не спускала глаз с возбужденного Майлза. Она не скрывала своей гордости за сына, и Малак, как ни странно, разделял эту гордость, видя в мальчике свою уменьшенную копию. Он представлял, как они втроем будут выглядеть на фотографиях. Он, Шона и Майлз между ними. Счастливое семейство. Только вот существуют ли такие счастливые семьи? В детстве и юности ему не довелось познать, что это такое.

Когда за Майлзом пришли няньки, Шона собралась уйти с ним, но Малак остановил ее.

– Останься со своим господином и королем, – сказал он, глядя в ее изумленное лицо. – Это ведь отличная идея.

Малак понял: ему каким-то образом удалось пробиться через мощную броню, которой Шона окружила себя. Она не попыталась устроить сцену – а ведь могла бы, если бы захотела. И ведь устроила неделю назад. И вчера тоже. Нет, на этот раз она с величественным видом стояла рядом с ним, пока он вел светские беседы. И тем самым как бы демонстрировала всем министрам, каждому подданному свое намерение выйти за него замуж. Сама она об этом не догадывалась, но Малак-то понимал, что означает ее постоянное присутствие рядом с ним, и воспринимал это как победу.

– Едва ли твои министры считают это уместным, – предположила Шона, когда они остались одни в зале для приемов и Малак, одетый в великолепно сшитый по западной моде костюм, принялся расслаблять галстук.

– Если ты о том, что я одет скорее как западный король, а не как шейх, которым я являюсь по рождению и крови, то, поверь мне, было много жалоб. Только я никого не слушал.

– Какая разница, как ты одет? – хмыкнула Шона.

Малак улыбнулся.

– Разницы не было бы, если бы я вступал на европейский трон. Ты слышала те вопросы, что задавали репортеры на эту тему?

– Очень трудно сразу слушать всех одновременно, – ответила она. – Репортеров, переводчиков и тебя.

– Вот поэтому тебе надо учить арабский, – ласково сказал Малак и улыбнулся. – Увы, учительница, которую я нанял для тебя, говорит мне, что ты так и не смогла высидеть ни один из ее…

– Ты уже высказывался на эту тему, – сердито произнесла Шона. – Тебе не надо постоянно капать мне на мозги. И нет, я не слышала, чтобы переводчик что-то говорил насчет твоего наряда.

– Что там, что в тронном зале я был в традиционных одеждах, а на приеме – в западном костюме, я нарушаю вековые традиции и, по словам некоторых из них, выставляю всем на обозрение свою невежественную суть. На самом же деле я хочу оседлать оба мира. Я намереваюсь стать прогрессивным королем.

– Прогрессивным? – переспросила Шона с недоверием. – Ты?

– Я. В королевстве есть уголки, в которых ничего не изменилось с двенадцатого века. Эти деревни еще не вошли в тринадцатый век, не говоря уже о двадцать первом.

– Я понимаю, только мне кажется, что «прогрессивный» – это не совсем правильное слово.

– Моя политика считается очень прогрессивной, – заверил ее Малак. – Здесь, в Халии, где я прославился как великий распутник, который растратил лучшую часть последнего десятилетия на скандальные удовольствия в западных городах, известных вольностью нравов, и на безнравственных женщин.

– Понятно. А еще потому, что у тебя очень либеральный взгляд, скажем, на брак.

– Вот видишь? У тебя получается препираться со мной и в этом наряде, и в тех странных тряпках, что ты достаешь из глубин своей гардеробной.

Если его слова и возмутили Шону, она этого не показала.

– Тебе легко говорить, – сказала она. – Тебе нечего терять.

Она повернулась и пошла прочь. Малак не стал ее останавливать, но что-то в ее облике – опущенная голова, руки, сжатые в кулаки, – насторожило его. Породило у него сомнения…

Он одернул себя. Он не такой, черт побери. Он никогда ни в чем не сомневался. Он никогда не был приверженцем всяких «а что, если» и «может быть». Никогда не поддавался чувствам. Он видел что-то, а потом просто брал это. О его завоеваниях ходили легенды.

И она – одно из них.

Малак догнал Шону в соседнем атриуме с тремя фонтанами в центре, яркими цветами на клумбах и стенами, украшенными тысячами крохотных зеркал.

Он так давно не прикасался к ней. Слишком давно. Чуть ли не вечность. Он взял ее за руку и заставил повернуться лицом к нему. Он обратил внимание на то, что она не стала сопротивляться, а просто повернулась, словно в танце, шаги которого знали они оба.