Десантник. Дорога в Москву

– Не злюсь, – ощутив, как его буквально захлестнула волна нежности, Алексей осторожно притянул девушку к себе. Русые волосы Савушкиной пахли дымом и пылью.

– Ты все правильно сделала, мне Михалыч рассказал. Говорит, если бы не твоя граната, то все еще хуже б вышло. Вовремя бросила.

Договаривать Степанов не стал – вспоминать короткий разговор с контрразведчиком не хотелось. Тем более рассказывать Ирке про ту, другую, гранату. Незачем ей это знать, так что даже хорошо, что сознание вовремя потеряла.

– Да? Ну ладно. Хотя врешь, конечно.

– Вот ни граммулечки не вру, – как ни странно, в этот момент Алексей и на самом деле говорил истинную правду. – Ты посиди пока, я к ребятам схожу.

Десантник замер, напоровшись на убийственно-серьезный – ничего подобного раньше не было – взгляд девушки:

– Ирк, чего? Что-то не так?

Савушкина едва заметно улыбнулась:

– Да все так, Лешенька… просто я ж не идиотка, понимаю все. Мы уж сколько раз погибнуть могли – два, три, больше? Только не может это длиться бесконечно, понимаешь? Я смерти уже давно не боюсь, просто неохота вот так, не сказав… И знаешь еще что? Когда на нас немцы напали и меня ранили, Иван Михайлович думал, что я все время без сознания провалялась, но не так оно было. Когда он меня в сторонку оттащил, я от боли в себя ненадолго пришла. Ну и увидела, как он ту гранату – ну, кругленькая которая – вытащил. И взгляд у него такой стал… страшный. Решительный. Пробормотал «Прости, мол, Иришка, не могу иначе поступить» и в руке ее зажал. Вот тогда я и поняла, что – все, вообще – все. Не успею тебе ничего сказать. И так мне обидно стало, что, не поверишь, снова в обморок грохнулась.

– Ириш, да ты о чем вообще? Про что сказать-то?

– Дурачок. – Ладошка Савушкиной коснулась его заросшей многодневной щетиной щеки. – Фу, какой колючий, как ежик прямо! Да о том, глупый, что люблю я тебя, вот о чем! Давно уже люблю, потому и в экспедицию эту записалась, и на ту скалу, как последняя дура, полезла. А ты все никак не поймешь.

– Ир… – дыхание внезапно перехватило – так, что следующие слова пришлось буквально проталкивать сквозь ставшее шершавым, будто наждак, горло. – Ирочка, Иришка, миленькая моя… я еще никому такого не говорил… короче, ну это… я тоже тебя люблю! Вот! Все, сказал!

– Вот и хорошо, – грустно улыбнувшись, девушка неожиданно отвернулась. – Ты иди, Леш, иди. Сам же говорил, что уходить нужно поскорее. Иди…

– Ирка…

– Молчи, а то сейчас какую-нибудь глупость скажешь и все испортишь. Не нужно мне в вечной любви клясться, сначала еще выжить надо.

– Вот уж нет, – отрезал десантник. – Коль начал, так и окончу!

И рубанул, ощущая себя ныряющим в ледяную прорубь на Крещение:

– Выйдешь за меня? Не сейчас, понятно, когда обратно вернемся.

– Нашел время, – глухо пробормотала девушка, по-прежнему не оборачиваясь. – Разве так предложение нормальным девушкам делают?

– Не знаю, не пробовал пока. Да и какое мне дело до нормальных девушек? – Алексей ощущал, что несет что-то не то, но и остановиться уже не мог. – Мне нормальные не нужны, мне только такие, как ты, нужны. Ну, в смысле, нужна. Одна-единственная! Которая гранаты кидать умеет. Ты, Ирка! Так выйдешь?

– А я, значит, ненормальная? – Савушкина наконец повернулась к нему, шмыгнула носом. В уголках глаз замерли крохотные хрустальные капельки, одна из которых уже сорвалась вниз, торя по грязной коже светлую дорожку.

– Нормальная, конечно, я вообще совсем не то имел в виду… Ирк, да не путай ты меня! Я и без тебя запутался. Просто ответь, да или нет?

– Ну конечно, да, Лешенька. Если выживем, понятно… все, милый, вот теперь точно иди. Мне нужно одной побыть. Леш, ну пожалуйста, не нужно сейчас спорить! И говорить больше тоже ничего не нужно! Ступай уже!

– Понял, – Степанов послушно поднялся на ноги. На душе было… странно. Одновременно и легко, и тяжело. Легко – оттого, что впервые в жизни услышал и произнес те самые главные слова. А тяжело – поскольку он только сейчас осознал, что совсем недавно мог ее потерять. Навсегда. И все еще может, потому что идет война, а война – самое неподходящее время для любви. Для героизма и самопожертвования – да, для смерти и боли – тоже, но не для любви. Хотя, кто его знает… возможно, он как раз и не прав. Война, какой бы кровавой и жестокой она ни была, штука преходящая, а любовь, как ни крути, вечна…

– Выяснили отношения, разведка? – придержал его за локоть невесть откуда появившийся Батищев, отрывая вздрогнувшего от неожиданности десантника от философских размышлений.

– Михалыч, душевно прошу, отстань. Подслушивал, что ли?

Контрразведчик зло рявкнул – совсем негромко, чтобы другие не услышали:

– Не борзей, Степанов, со старшим по званию разговариваешь! Хорошо, товарищи диверсанты не слышат, они б точно не поняли.

– Виноват, – буркнул Леха. – Больше не повторится.