Десерт из каштанов

– Женя… Его чувство вины – это способ оправдать аварию. Найти ей объяснение, причину. Он не может понять, почему такое случилось с ними, и постоянно ломает голову, сходит с ума, но не находит никакого ответа, кроме того, что виноват он сам. Потому что он не может допустить, что виноват, к примеру, его отец, сидевший за рулем. Потому что отца-то больше нет…

Арсений дважды подумал, прежде чем продолжить:

– Детям такого не говорят, но… Иногда с хорошими людьми происходят плохие вещи. Просто так, без причины. Так что, если ты тоже терзаешь себя вопросом «почему», то перестань. И ни в коем случае не вини себя. То, что с тобой случилось…

– Уже случилось! – оборвала она его неожиданно сердито. Морщась, Женя села повыше на подушках, и кровь стала моментально приливать к ее щекам от этого усилия. Она смерила Гаранина презрительным взглядом, и тот опешил, нисколько не готовый к подобному повороту.

– Сколько можно ныть? А? Сколько можно вспоминать прошлое? – заговорила девушка небыстро, с паузами, тщательно подбирая слова, чтобы не перепутать похожие. После комы и без должной практики говорить ей было очень сложно, но она продолжала с прежним гневом. – Ты приходишь сюда каждый божий день и читаешь мне мой же дневник. О том, что было. И больше никогда не повторится. Потому что в этом и есть суть дневника и прошлого вообще. Зачем все это? Чтобы напомнить мне, какая у меня была жизнь? Спасибо, память уже восстановилась! А когда ты не читаешь мой, МОЙ дневник, то только и делаешь, что обсусоливаешь мое изнасилование. Постоянно возвращаешься к нему. Тебе так интересно, что со мной делал этот урод? Хочешь послушать? Я могу рассказать. А?

– Нет, Женя, что ты!

– А я могу. Потому что это тоже в прошлом. Оно уже случилось. И прошло. Какой сегодня день?

– Среда…

– Нет, я не про это. Какая там погода? – Из глаз ее текли слезы, которые она не вытирала и, возможно, даже не заметила. – Чем там пахнет? Есть облака? А какой они формы? А самолеты сегодня оставляют в небе след или нет? Что в городе интересного? А завтра что будет? Вот о чем нужно думать. О сегодня и о завтра, но никак уж не о вчера. И я намерена выздороветь и жить дальше, а не топтаться в этом дерьме следующие лет десять. Может, у меня нет десяти лет! Если я что и поняла, так это то, что могу помереть в любой день. И постоянно оглядываться я не намерена. Я смогу жить дальше, смогу. Ясно тебе? Ясно?!

– Да.

– Тогда раз и навсегда закрой свой рот. Пожалуйста. И перестань уже нести этот идиотский бред. Мне слушать тошно. А еще лучше – отвали от меня уже, а? Просто встань сейчас и уйди. И больше никогда не возвращайся.

Эта тирада далась ей нечеловечески тяжело: дыхание прервалось и сбилось, лоб блестел от испарины, больничная сорочка прилипла к груди, а пальцы и губы тряслись. Арсений вытаращился на нее, эту бритоголовую молодую женщину, похудевшую, с пепельной кожей, красным шрамом через щеку, белой повязкой и гипсовыми оковами. Он не верил своим глазам. Он знал ее изнутри, видел ее кости и кровоточащую плоть, знал рисунок ее сосудов на ангиограмме и остов ее скелета в рентгеновском излучении. Читал ее трогательные и веселые замечания, грустил вместе с нею, радовался ее лакомствам. Но к такому агрессивному напору новой Жени Хмелевой он оказался совершенно не готов.

Она прогоняет его.

Ветер за окном разметал облака, и яркий луч перечеркнул комнату, упав на ее постель. Женя зажмурилась, и под скулой у нее проступил желвак. Арсений сообразил, что девушка постоянно терпит физическую боль, а значит, острее реагирует на громкие звуки, резкие запахи, свет и прикосновения уже только потому, что нервная система истощена постоянными сигналами от рецепторов. Он аккуратно опустил жалюзи, чтобы хоть как-то облегчить ее участь, и только после этого покинул палату.

III

– А на что ты надеялся, милый мой? – фыркнула Лариса. – Что свеженькая и красивенькая Белоснежка вздохнет, откроет глазки, вылезет из хрустального гроба и кинется на шею принцу в белом халате, которому изрядно за сороковник? Так? Или она должна была проникнуться любовью к тебе после того, как ты выбил ей одиночную палату и психолога?

– Нет. Все совсем не так. Я вообще ничего не ждал. А она ничего не должна.

– Вот. Теперь замолчи и прочувствуй это. Она. Ничего. Не должна. И дело даже не в том, что она тебя не знает. Просто ее только что переехал трактор, и теперь как-то не очень есть дело до мотылька на синем цветочке. Потому как – трактор. А у тебя, дружочек, просто комплекс спасителя какой-то. Завязывай с этим уже, ладно?

– И что мне делать?

– Гаранин. Ты с ней спать собирался, что ли?

– Да не собирался я ни с кем спать. Я просто… хочу быть с ней. Хочу быть рядом, понимаешь!

Борисовская цокнула языком:

– И спать. В отдаленной перспективе. Но в этом ты, конечно, не признаешься, да и бог с тобой. Но насчет того, чтобы быть с ней, быть рядом… Будь. Кто тебе не дает? Если она не против, конечно. Потому что если она против, то через силу ты все равно ничего не добьешься: ей уже хватило насилия на всю жизнь вперед.