Десерт из каштанов

Да, отчасти он красовался. Да не мог он не покрасоваться! Лед доставлял ему удовольствие, но куда большим наслаждением было видеть восхищение в большущих распахнутых глазах Мишки. Ради этого взгляда Арсений готов был начать прыгать тройные аксели, если б был хоть один шанс, что это получится. Мишка заливался звонким смехом, какой бывает только у детей, и в эти минуты на свете не существовало ни горя, ни болезней, ни общей детдомовской спальни с холодной водой в умывальнике, с забиякой Витькой на кровати слева и мычащим Саввой на кровати справа, – лишь матовый блеск свежего льда и горящие на морозе глаза.

Вечером этого дня Гаранин приехал к своим родителям.

На пенсии Сергей Арнольдович сильно постарел. Несмотря на то, что он еще преподавал в институте на полставки, на него вдруг навалились стариковские хвори, и мать теперь то и дело кипятила травяные чаи, готовила припарки для больных суставов и промывала наконечник для клизмы. Сам Гаранин-старший проводил дни, читая районную газету и перещелкивая телевизионные каналы, и норовил при случае втянуть сына в политические дебаты. С Еленой Николаевной он дела в стране не обсуждал, считая, что у женщин не хватает на это ума.

После ужина Арсений зашел в кабинет отца и притворил за собой дверь. Здесь все осталось так же, как и прежде, во времена его далекого детства: тот же кожаный диван, уже изрядно потрепанный, тот же абажур настольной лампы. Отец покосился на сына поверх очков.

Арсений стоял посреди комнаты, зная, что не может сесть в кресло. Иначе ничего не значащие разговоры отвлекут его, как уже было не раз, и он не скажет самого главного, за чем и приехал сегодня.

– Пап. Я тебя люблю.

Сергей Арнольдович ничего не ответил. Только поджал губы и продолжил смотреть поверх очков, словно дожидаясь чего-то действительно важного. Вопроса или известия. Но у сына не было для него никаких новостей.

Помолчав, Арсений кивнул и вышел.

Елена Николаевна проводила сына до остановки. Она сильно располнела в последнее время и плохо ходила из-за обострившегося варикоза, но отказывалась его лечить, как и большинство врачей ослепляемая мнимым бессмертием.

В поздний час троллейбусы ходили редко, и она замерзла в худеньком пальтишке. Арсений отдал ей свои перчатки, а сам сунул руки в карманы.

Вот и сменилось поколение, думал он. На это ушло много лет, но никто и не заметил, как именно все произошло. Хотя должны были.

– Ира однажды призналась мне, что… – пробормотал он негромко, зная, что мать слушает. – Она спросила тебя, почему ты никогда не целовала меня, когда я был маленький. Не обнимала. Помнишь, что ты ей ответила?

Мать дернула плечами:

– Ты это к чему?

– Так. Просто. Ты ответила, что мальчиков нельзя много ласкать. Чтобы у них не возникало раньше времени полового влечения. Так ты ей ответила?

– Не знаю! К чему вообще этот разговор?

Из-за поворота показался троллейбус. Арсений повернулся к матери и крепко обнял. Ее плечи казались костяными.

– Я люблю тебя, мама. Ты знаешь?

– Что-то случилось? Арсений, что такое?

– Ничего. Просто я тебя люблю.

– Конечно. Я тоже тебя люблю. Смотри, твой троллейбус, – засуетилась она.

Телефон зазвонил около двух часов ночи. Гаранин разлепил глаза, боясь, что сейчас вызовут в больницу и придется вылезти из нагретой постели, – хотя внутренне уже был к этому готов.

Но звонила мать. Арсений сел на кровати, прислонившись спиной к холодной стене.

– Мама?

– Привет. Слушай. Что ты такое сказал отцу?

– А что?

– Просто признайся, что ты ему сказал?

– То же, что и тебе.

– Наверное, было что-то еще, Арсений, подумай хорошенько. Он был в ужасном состоянии после твоего ухода! Кричал весь вечер. Все у него кругом были виноваты. На меня сорвался, к соседям пошел разбираться, почему шумят… Потом подскочило давление, гипертонический криз. Пришлось колоть папаверин.

– Как он сейчас?

– Полегчало, спит. Что ты ему сказал?

– Мам, я не сказал ему ничего, что могло бы его рассердить.

– Ты уверен в этом?

– Абсолютно. Спокойной ночи, мама.

Наутро Арсений первым делом отправился в детский дом и попросил позвать Мишку. Мальчик вышел к нему в растянутой майке, из-под которой торчали косточки ключиц, и Гаранин понял, что этот юный человек, возможно, впредь всегда будет относиться к неожиданным появлениям своих знакомых настороженно, опасаясь дурных новостей.

– Миш… Я хочу тебя кое о чем спросить. Ты хотел бы жить со мной? Не здесь, а у меня?

– Ты хочешь забрать меня к себе?

Мишка залез пальцем в нос, выковырял оттуда козявку, деловито обследовал со всех сторон и съел. А потом с вызовом взглянул Арсению прямо в глаза, мол, ну, что скажешь на это, взрослый серьезный дядя?

– Хочу. Если ты не против.

Мальчик заколебался. Он обернулся на дверь, за которой скрылась воспитательница.

– И ты что, будешь моим новым папой, что ли?

Арсений покачал головой:

– У тебя уже есть один папа. Я не могу его заменить. Ты его сын, у тебя его фамилия, и так будет всегда. Но я хочу заботиться о тебе.

– Тогда ладно, – важно кивнул Мишка. И взглянул вопросительно.

– Ты уверен? – пришлось уточнить.