Десять/Двадцать. Рассказы

«Идёт», – ответил я. Дедушка проверил мою честность ещё дважды и после троекратной клятвы с облегчением поднялся.

Он оставил меня на улице, а сам вошел в двухэтажный дом и вышел оттуда с карапузом, который, видимо, только научился ходить. Дедушка шёл в три погибели, нежно держа младенца под мышки.

«Познакомься», – обратился ко мне дедушка. – «Это твой дядя». Ребёнок со строгим вниманием смотрел на меня, словно ожидая объяснений, по причине чего его вызвали. Я опешил.

«Здравствуйте, дядя», – не сразу ответил я. Видимо, младенец удовлетворился моим приветствием, потому что, развернувшись, поспешил попроситься домой по своим делам. Дедушка отвёл этого странного персонажа обратно, и мы возобновили нашу прогулку к дому. За всю дорогу никто не произнёс ни слова, только перед самым домом дедушка ещё раз потребовал у меня клятвы. Я поклялся.

Признаюсь, я честно её выполнил. Первое время эта тайна не давала мне покоя, она перевернула все мои представления о жизни, я никак не мог понять, при чём тут дед Ермолай, ибо чувствовал, что тут есть что-то гадкое, следовательно, без деда Ермолая обойтись не могло. А когда понял, что к чему, решил не нарушать клятву и отыскать дядю, когда мне исполнится восемнадцать.

А потом прошли ещё годы после той странной прогулки, и однажды дедушка серьёзно захворал. Он неделю лежал, не вставая, на кровати, обложенный вокруг перьевыми подушками и как-то утром поманил слабой, лежавшей поверх одеяла рукой бабушку. Она велела мне выйти на улицу, а сама склонилась над дедушкой. Во дворе я встал на бочку из-под солёных огурцов и украдкой смотрел в окошко. Бабушка ходила по комнате, всплёскивая руками, словно пытаясь взлететь, причитала и закрывала от горя лицо. Затем она вышла. Я спрыгнул с бочки. Бабушка была черней тучи.

«Вот что, внучок, дедушки больше нет. Он исповедался как порядочный христианин и умер. Возьми копеечки…» – Она протянула на своей старческой ладони монетки, – «купи себе кружечку кваска и выпей за упокой его непутёвой души». Я сделал так, как просила бабушка.

Думаю, дедушка был не совсем честен на исповеди и не решился открыть факт существования младенца, поскольку впоследствии бабушка никогда о нём не говорила. А может быть, я плохо знаю людей.

На этом заканчиваются мои детские воспоминания. Вместе с дедушкой исчез на долгие десять лет и дед Ермолай. Я стал забывать их. Сегодня мне исполнилось восемнадцать, и я тоже работаю на литейном заводе сборщиком. Но это, как обычно говорят, совсем другая история.

**

Худо мне, ой, как худо. Третий месяц не нахожу покоя, отшиваю друзей и безразлично хожу на завод. Виной тому мой младший дядя и моё отзывчивое сердце, порыву которого я послушался с благословения дедушки, мир его праху. Нет, отныне сердце моё будет холодным, как лёд, и расчётливым, что твоя нормировщица в день аванса.

Зачем я поднимался тогда, летом, по деревянной лестнице на второй этаж двухэтажного дома, не имея никакого обдуманного плана? Зачем долго размышлял, что я скажу открывшим мне дверь людям, не находя ничего подходящего? Зачем решил: будь, что будет, и нажал на звонок с нужной фамилией; один из множества, облепивших правый косяк массивной двери коммунальной квартиры?

Но будет сокрушаться, как худая баба: в конце концов, мне послезавтра, 23-го ноября, в среду, идти на призывной пункт, и гори оно всё огнём. Чемодан, наследованный после деда, уже разинул пасть, и его нутро ждёт, когда я положу в него старое исподнее да средства гигиены. Сегодня, соответственно, понедельник, 21-е, за окошком идёт мокрый снег, а передо мной чистые листки тетрадной бумаги да едва початая бутылка розового портвейна. Приглушённо рапортует о чём-то из угла радиоточка. Только что я опять выгнал гостей. Один из них, самый ненормальный, Аркаша Дуев по кличке «Муха» на пороге обозвал меня «стебанутым», и обещал начистить при случае физию. Плевать.

Я взял чернильную ручку, оглядел её, словно ища в ней совета, и вот, что написал в тот меланхолический вечер:

Дверь мне неожиданно отрыла Фаина Раневская, точнее, небрежно выглядевшая дама, очень похожая на её героинь из довоенных кинофильмов: в бигуди и с папироской, зажатой между зубами. От дыма папиросы и тусклого света лампочки в парадном она щурила левый глаз и пыталась узнать меня:

«Вам кого, молодой человек?» – спросила «Раневская».

«Мне нужно поговорить с вашим сыном, не возражаете?» – как-то официально получилось у меня.

Дама вытащила изо рта папиросу, стряхнула пепел и рукой попыталась разогнать дым.

«А что он натворил?» – поинтересовалась она и сложила на груди руки, стараясь принять солидный вид.

«Да ничего», – смутился я. – «Я просто хочу ему задать один вопрос. Вы позволите?»

«Бить будете…» – Догадалась дама. – «Давайте-давайте, двигайте отсюдова», – принялась она меня активно выпроваживать. И, обернувшись, крикнула уже в сторону квартиры, – «Сева, тебя бить пришли!» – А потом решительно объявила, уже опять мне:

«Я во двор его не пущу!»