Десять/Двадцать. Рассказы

Одна только девушка из соседнего цеха приходила посмотреть на меня со скорбным состраданием на лице.

А после работы я зачем-то опять напился и пошёл к Севастьяну. Впрочем, зачем об этом и всём остальном писать? Дальше входного порога я всё равно не прошёл.

Мне опять дверь открыла «Раневская», принюхалась, как ищейка, а что там принюхиваться? Я стоял, держась за стену и перила, и со злой интонацией пел песню «про домино, домино». Хорошо, что хоть по лестнице не спустили, и то ладно.

Люсю я больше не видел. Она сама не приходила, с началом учебного года она перестала подрабатывать в кинотеатре, а сам я боялся идти подкарауливать её у школы, да и просить прощения не было ни малейшего желания.

Да чего уж там, не всё так уж плохо: недавно я познакомился с той девушкой из соседнего цеха, которую тоже, как оказалось, зовут Люсей (что весьма удобно), и сегодня она обещала прийти ко мне в гости.

Как там по правилам? На этом заканчивается моя грустная история, я откладываю перо и вряд ли возьму его опять в руки. Ну, разве только для того, чтобы где-нибудь расписаться в ведомости или подписать приказ.

***

Вы можете не верить уже написанному так же, как можете и не доверять дальнейшим строкам. И дело не в том, что я обещал не браться за перо: тут я сдержал своё обещание, ибо набираю теперь плохо подобранные слова на старой, заново настроенной пишмашинке, а дело в другом, то есть именно в том, что я, вопреки зароку, продолжил жить согласно своему темпераменту – этому вечному нашему спутнику в этом неверном подлунном мире, полном искушений и коварств. Но от времени выше описанных событий прошёл уже солидный срок, и вы должны понять меня.

Так вот, сразу после армейской службы я женился на Люсе из соседнего цеха. Мы стояли во дворце бракосочетания перед молодящейся женщиной с шестимесячной завивкой и чувствовали позади сдержанную нетерпеливость приглашённых гостей. Я шагнул первым к столу, за которым стояла эта женщина с шестимесячной завивкой, пальцы её были усеяны кольцами (я подумал, что кольцами разведённых пар), и чернильным пером поставил на акте незатейливую закорючку. А через год у меня родился сын.

Назвал я его своим именем, как в своё время поступил со мной мой отец, как поступил и мой дед при рождении моего отца. Мне кажется, что тогда я был неплохим отцом: приходил домой с самодельными пирамидками, которые вытачивал в обеденный перерыв, выгибал там же, в свободное от работы время из проволоки нечто наподобие «бирюлек», а когда сын чуть-чуть повзрослел, мы, вместе с другими молодыми отцами, заливали на дворе ледяную горку. В выходные я забирал мальчика себе в гараж, где он, сидя на корточках, сопел и внимательно наблюдал, как я меняю тормозные колодки на своём 403-м «Москвиче».

Мальчик рос, я тоже дорос до начальника цеха, жена по вечерам смотрела телепрограммы типа «Кинопанораммы», отвлекаясь кормлением ребёнка из ложки: ложка замирала возле рта младенца, он ворочался, не хотел есть кашу, жена отводила взгляд от телевизора и утирала вафельным полотенцем испачканные щёки ребёнка. Раз в полгода мы ездили в цирк. Помню, например, как опускалась на манеж стальная решётка, и выпущенный на арену поджарый лев лениво перепрыгивал с тумбы на тумбу через обтянутый бумагой обруч, отмахивался лапой от стека дрессировщика, такого же поджарого, как сам лев, и рычал, словно его снимали для заставки американских фильмов компании ЭмДжиЭм…

Я хорошо запомнил эту дату: была среда, 14-го сентября, я возвращался парком с работы и встретил мою первую любовь, то есть свою первую Люсю. Собственно, отсюда и началась моя двойная жизнь.

Мы сидели на белой изогнутой скамейке возле пруда с утками, и Люся, глядя перед собой куда-то в пространство, рассказывала о своей личной жизни. Суть её откровений сводилась к тому, что мой «дядя» Сева, в целом, «славный малый», учится в Суворовском училище…

«В Суворовском? Я думал, что он поступит в художественное училище», – перебил я Люсю.

«Нет, он сказал, что там учатся только люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией, а он хочет увидеть настоящую жизнь», что через день пишет ей письма, но настолько странные, что на второй странице из обязательных пяти у неё при чтении начинает щемить скулы и её тянет зевать.

В тот день домой я вернулся уже за полночь. Перед уходом от Люси я специально глотнул у неё пару-тройку раз из горлышка коньяку «КВВК» и дома сказал жене, что отправляли некоего вымышленного Степаныча на пенсию. Так, или примерно так продолжалось с полгода. Иногда я выдумывал себе командировки по области.