Десять/Двадцать. Рассказы

Как-то после очередной игры, решившись лично объясниться в своих чувствах, он подкараулил баскетболистку у запасного выхода одного спортивного комплекса, шагнул ей навстречу, но смутился, глядя ей в живот и боясь поднять глаза. Поправил очки, пробурчал слова извинения и постарался поскорее уйти, готовый провалиться от стыда. Баскетболистка весело рассмеялась и пригласила Степашина на чашечку кофе.

С тех пор он сам подносил ей невинные подарки, но этим ограничился. Иногда, правда, центровая приседала перед ним, как перед ребёнком, на корточки, а он шептал ей на ушко что-то приятное.

Однажды, после заседания правительства Фурсенко, Кудрин и Николай Анисимович задержались за пустяшными разговорами у Фрадкова. Слово за слово, и разговор пошёл о Степашине и его пассии. Не будем пересказывать подробности мужского разговора, отметим только, что молчавший на всём протяжении беседы Фрадков вдруг не выдержал и выдал:

«Мал клоп, да вонюч», – имея в виду своего недруга.

«Мал золотник, да дорог», – поправил лояльный ко всем Николай Анисимович.

Красная Тора

В В-ской губернии, в районе оседлости родился мальчик, который хотел при рождении закричать, но поднял глаза, увидел смотрящего внимательными глазами на него отца, подумал, и не стал кричать. Отец пригляделся внимательно и, решив, что младенец не жив, взялся обеими руками за голову, начал вслух вспоминать молитвы, затем ринулся вон во двор, испугал там скотину и засмотрелся на пожар: горело что-то в соседнем местечке.

А мальчик улыбнулся, посмотрел в корыто, в котором его обмывали, и увидел своё там отражение. Отражение было так себе: вода ходила рябью, отражались на заднем плане какие-то тётки-повитухи, ещё, наверное, скудная домашняя утварь – короче, сплошная акварель.

«Ай-вей», – воскликнул возвратившийся с пожара отец, узнав, что ребёнок ещё к полудню дышит, и в качестве праздника выкатил на середину двора бочку с селёдкой, чтобы ему из окна удобнее было видеть, кто из гостей угощается. Люди подходили со своей крынкой кваса, испуганно брали за хвост селёдку и скромно отходили в сторону, где её и употребляли, отвернувшись. Так прошёл первый день рождения этого мальчика.

Когда мальчик стал подрастать, его часто возили к бабушке с дедушкой вёрст за сорок в имение Лиозно. Там было весело, тем более, что мальчик уже подрос. Дедушка один раз нарисовал ему на верстаке обломком угля корову, и мальчику это понравилось. Он вспомнил корыто, в которое улыбался в свой первый день жизни, и эта корова, говоря кинематографическим языком того времени, экстраполировалась на первое его впечатление.

Мальчик (ещё тогда жестами), объяснил дедушке, что будет рисовать, и дедушка дал мальчику кусок угля. И он что-то нарисовал на том же верстаке, за что дедушка его похвалил, но сняв внука с табурета, мокрой тряпкой стёр первое произведение мальчика, видимо посчитав его неэстетичным. Собственно, оно таким, наверное, и было: на ошибках учатся, не ошибается тот, кто ничего не делает, да и вообще первый блин…

Он подрастал. Один раз они пошли с хлопцами на речку, и над ним подшутили. Пока он плавал голышом на соседний остров и пытался там поймать утку, по мальчишескому своему сознанию считая, что это его Птица Счастья, друзья на берегу забрали его вещи и продали на местном базаре за семечки. Утку он не поймал, зато получил первый суровый житейский опыт. В жизни их будет много, да и счастье у него будет.

Он прождал голышом на берегу речки до тех пор, пока не скрылось Солнце, и всё это время смотрел в Небо. Он вспоминал Письмена и сказания, мотивы утренних молитв и субботних песнопений. Незаметно для него Светило закатилось, и, в темноте, сыпавшей в него метеорами звёзд, в срамном виде ринулся домой перебежками: от переулка до переулка, пугаясь собак и встречных прохожих. И вот он стучится в свою дверь:

«Тук-тук».

Ему долго не открывали, он оглядывался и прятался за ближайший куст, словно был не в райском саду, а уже здесь, у житейских ворот. Наконец, где-то зажгли в одном из окон слабую лампу, и глухой женский голос произнёс:

«Кто здесь?»

Мальчик холодной спиной проскрипел:

«Это я, бабушка».

В ответ раздалось тем же голосом бабушки то, что потрясло мальчика: она за дверью окликнула кого-то его именем, тот отозвался, и в дверь было сказано:

«Идите отсюда».

И всё.

А ведь только что, на берегу он вспоминал эту сказку, где злому арендатору…

…Где злой арендатор, грубый человек, не дал и копейки нищему, затем пошел на речку искупаться, как этот мальчик, и так же остался без трусов. Пришёл домой, а там уже сидит он сам за столом, и арендатора выгнали. Арендатор десятки лет скитался с пустой торбой и пришёл нищим на свадьбу к своей дочери. И только тут его признали…

Мальчик побоялся такого долгого пути, а над ним уже пролетали совиные птицы, мириады звёзд выстраивались в геометрическую парадигму, и Вселенная выла бесконечностью.

Но вот вышла старая женщина, которая до этого прогнала его, пригляделась сквозь темноту и узнала мальчика: