Десять/Двадцать. Рассказы

Для проведения следственного эксперимента тогда старуху эксгумировали, сняли с неё все мерки и размеры, сделали набитое ватой чучело, похожее на фигуру потерпевшей, и на квартире начали представление с вырезанными из картона пельменями, которые студент неловко пихал в специально нарисованный рот. На вопрос: «Сколько же было этих, так сказать, заготовок?», студент ответить не смог, помялся, взглянул, словно ища помощи, на присутствующую толпу людей и неожиданно для себя нашёл в этой размазанной человеческой гуще – глаза… Глаза женщины, которые лучились от счастья, восторга и восхищались героизмом преступника.

«Сорок или, может, сорок два пельменя, не помню…», – смущённо потупив взор, пророкотал студент и опять взглянул в глаза (не будем скрывать) Софьи Тагировны.

Вы, конечно, поняли, что полоумная старуха Софье Тагировне, откровенно говоря, опостылела более, чем всем остальным, взятым вместе, а тут как гром среди ясного неба с освежающим после дождём – вот он, долгожданный дон Кихано гарцует на своём Росинанте.

Так вот, прошло пять лет и Иннокентий Владимирович (кажется, я до этого момента не назвал по имени-отчеству главного персонажа), освободившись по УДО, неспешно прогуливался по залитому весенним солнцем Невскому проспекту. Все эти годы Софья Тагировна не забывала Кешу: посылала ему передачи с тёплым бельём и съестными продуктами, писала письма с тонким подтекстом и недомолвками, а под конец хлопотала о досрочном освобождении, своём разводе, решении других неприятностей, чего в конце концов и добилась. И вот они встречаются в «катькином сквере». Он пришёл первым, согнал со скамейки каких-то странных мужиков в кожаных штанах и сел ровно напротив Гаврилы Романовича Державина, который глядел с постамента отстранённо в пространство и, разведя руки, похоже, что декламировал по книжке свои стихи. Иннокентий Владимирович же погрузился в чтение газеты «Работа для вас».

Минут через семь-восемь подошла и Софья Тагировна в пуховой красной куртке-«коламбиа», чёрных джинсах, замшевых сапожках и без головного убора. Каштановые волосы развевались и искрились на солнце, и она их пыталась рукою закинуть назад. Сперва Софья начала очень смущаться, проглатывала слова, пытаясь наверстать несказанное за этот долгий промежуток времени, но когда ввечеру за окном загорались фонари, уже теребила в квартире на Гороховой волосатую грудь Иннокентия Владимировича и рассказывала какую-то чепуху под его посткоитальные сигареты «оптима» и читаемую им газету про работу.

«Нашёл…» – отвлечённо сказал он.

«Кого нашёл?» – спросила она, подразумевая саму себя.

«Ж.д. ст. Предпортовая. Грузчик мельничного комбината. Опыт работы не требуется, без в/п, зарплата от… Комбинат производит оладьи, блины, пельмени, выпечку…».

А ещё они после ужина любили играть «в дурака» на раздевание.

Иннокентию Владимировичу всегда либо везло, либо он просто умел лучше играть в карты, поэтому у Софьи Тагировны постоянно на кону была если не честь, то возможность остаться полностью раздетой донага. Иннокентий Владимирович в эту же очередь, лишившись только носков и свитера и предвкушая победу, всегда потирал руки, но тут полез добирать карты и… да-да, в пиковой даме он увидел свою старуху. Та усмехалась, ела пельмени из Предпортовой, поправляла несуществующий парик на плотно остриженной голове и как будто грозилась в беззубой усмешке: «Ужо тебе!..».

Длилось это всего мгновение, но так прожгло психику Иннокентия Владимировича, что в его желудке стало холодно и легко, словно в склепе, он привстал со стула, сказал: «Вроде не пил, но мне как-то очень нехорошо», и, чуть склонившись, посеменил до кушетки. А когда ему уже казалось, что вроде бы обошлось, и он остался один в комнате, то даже, кажется, задремал. Но вдруг, сердце его как-то неправильно заходило за грудиной, и он услышал, как отворилась входная дверь, и раздались тихие, тяжёлые шаги. Они приближались. Стены в его глазах начали менять свою геометрию, месторасположение, то сдвигались, то увеличивали пространство, потом сверху, как штукатурка, посыпались с шелестящим звуком какие-то целлофановые мешки, превращающиеся в деньги, много денег, и свет погас…

Остался только женский голос Софии Тагировны, она тихо разговаривала в прихожей со своим бывшим мужем, пришедшим забрать свой походный рюкзак и резиновые сапоги.

Александр Петрович

Про то, как Встречают по одёжке

У Александра Петровича были сандалии, которые его жена давно хотела выбросить. Но поскольку он в них ходил до ПУХТО, берегла. А однажды он их по ошибке надел, поехав на работу, и стал директором.

Про Утюг

Александр Петрович не гладил штаны, у него перегорел утюг. Как-то с месяц назад он только его включил в электрическую сеть, и тот весь расплавился по гладильной доске. С тех пор Александр Петрович в штанах спал и считал, что они разглаживаются сами собой. А в один неудачный день решил протопить печь, присел, и штаны порвались на самом неприличном месте. Александр Петрович плохо выругался и не пошёл на работу.