Десять/Двадцать. Рассказы

«Неужели я тронулся головой?», – подумал человек, следуя за хозяином. – «Ну не мог же я за несколько часов оказаться чёрт знает где? То есть там, где не знают названия своего же районного центра? Или у него плохо с географией?» Он прошёл через калитку, и хозяин запер дверь на щеколду. Собак, как это не странно, действительно не было.

Изба представляла из себя обычное деревенское жилище: крыльцо, сени с инструментом, развешенным на гвоздях, из сеней прямо чернел неосвещённый дверной проём, заваленный дальше какой-то рухлядью и направо открытая, но завешенная плотной тканью дверь в светлую просторную комнату, на огонёк в которой он и шёл по озеру. В доме никого не было, по крайней мере, в этой гостиной. Человек снял бушлат, повесил его поближе к печке, снял сапоги и поставил тоже в тепло. Хозяин пригласил ночного гостя к столу, поставил перед ним тарелку, принёс хлеба, вилку, солёных огурцов, холодное отварное мясо, которое выудил из кастрюли с бульоном и стал у плиты греть варёную картошку на постном масле. В это время уже застучал крышкой вскипевший чайник, и по всему помещению пьяняще запахло лесными ягодами и травами. Одно тревожило заблудившегося человека: где же он находится, впрочем, ладно, разберёмся, видимо устал очень, как бы ещё и не разболеться, а то, что-то ломит меня. Действительно, ему показалось, что у него погнало температуру.

«Вот картошка, чай, ешьте и ложитесь на печь, поспите, а завтра поговорим. Я пошёл к своим», – и, открыв дверь в крытый коридор, хозяин удалился во второе строение, которое человек заметил ещё на улице.

Через силу съев одну картофелину с ломтиком мяса, он с большим удовольствием опорожнил две приличного размера кружки с чаем, а чайник с остатками поставил на полку у изголовья печи (мало ли ночью проснётся жажда) и сам полез следом под лоскутное одеяло. Действительно, очень похоже, что у него жар. Он закрыл веки и в абсолютной тишине попытался заснуть. Он, похоже, и вправду задремал, но как-то тяжело, словно в каком-то погребе с той лишь разницей, что этот погреб был даже излишне натоплен.

Духота изматывала его. Он вздыхал, ворочался в горячем поту, снял даже нижнюю рубашку, но сразу остудился и задрожал. Сердце билось часто, и подступала тошнота, как при угаре. Так подумал человек. Он сполз с печки, надел свой тулуп, штаны, кое-как обулся и вышел на крыльцо отдышаться, но тошнота не проходила, а стужа перемежалась с жаром, и липкий пот стекал по спине, и под надетой шапкой тоже закипал на шевелюре. Он решил немного прогуляться по дороге.

Он шёл полураздетый по безлюдной дороге ночью и без страха, в той же сплошной тишине. По его мнению, не прошло и пяти минут, как он добрался до места, где находилось его предприятие. Но фонари не горели, лежали какие-то другие строительные заготовки, похожие на гробы, а потом вышел бывший, покойный сторож и сказал:

«Здравствуй».

Вокруг Света

У Колумба был целый эскадрон кораблей. На нём плыли Васко да Гама, Фернан Магеллан, наш Семён Иванович Дежнёв, Витус Беринг (опять, из тех, понаехавших варягов), ну и прочая, не менее известная публика. Однажды Христофор сказал «Табань!», после чего все собрались на нейтральной территории, чтобы о чём-то договориться. По такому случаю к ним с юга даже прибыли Беллинсгаузен с Лазаревым. У каждого из первооткрывателей в руках был инструмент типа агрономического, с которым ходят по полю и меряют аршины и косые сажени в плечах. Каждый выложил свои карты, а кому чего не хватало, тот поехал заново мерить обратно, потом всё склеили воедино, и получилась карта-мира. Отсюда и пошёл туризм.

Если раньше человек, когда его прогоняли вон, шёл искать подножный корм на чужбине, пиша там «Божественную комедию» или «Метаморфозы», то теперь он даже не успевал садиться в дилижанс и сентиментально не ехал во Францию и Италию. Он держал в руке заграничный паспорт, визу, кредитную карту и боялся их потерять. Ехал на воды, и стало достаточно точной географической карты, чтобы можно было путешественнику ткнуть пальцем и сказать: «Я еду сюда, там полный «оллинклюзед» и ещё в этой греческой деревушке, пишут, зарезали в ванне Байрона». Дело за малым: чемодан на колёсиках, фотоаппарат, любимый гаджет, семья и прошлогодние накопления. Да, так началась эпоха сезонных кочевников.

Фигут

Русское лото

Фурсенко с Кудриным по субботам играли в лото на деньги.

Перед игрой они выпивали целый самовар чаю и приступали. Фурсенко в этот раз перемешивал бочонки и доставал их из льняного мешочка с невыразимой быстротой. Чтобы окончательно запутать Кудрина, он щедро использовал данные народом имена бочонков, а Кудрин, сосредоточившись и не меняясь в лице, закрывал на карточках бумажными фишками выпавшие цифры. На кону стоял целый банк.

«Лебединое озеро! Стульчики!» – кричал Фурсенко. – «Бабка с клюшкой! Крендельки! Часовой! В первый раз!»

Глаза Кудрина едва заметно бегали по полям карточек.

«Кудри! Ем один! Туда-сюда! Топор в озере!» – входил в раж Фурсенко. – «Валенки! На троих! Полста! Лебедь с топором! Старый дед!..»