Десять новелл и одна беглянка (СИ)

— Знаешь, мам, слава богу, ты тогда сбежала не как Лев Толстой.

Люди веселого нрава

Жена говорит: «Ты меня обманул: я выходила за веселого, жизнерадостного… а ты оказался зануда, скучный, молчун».

Ну, во-первых, я не скучный, а спокойный, — надо различать. А во-вторых… я ей говорю, улыбаясь, мол: сердце мудрого — в доме печали, сердце глупого… ну и так далее. «Дурак ты, — говорит, — печальный. И не лечишься».

В молодости у моей жены было две подружки: С* и Э*, — вместе учились в N. «Вместе все время ржали», — говорила она.

Есть люди — их немало — испытывающие прямо-таки болезненную потребность в веселье. И есть производящие веселье люди, — таких, к сожаленью, меньше. Такой была С*, вне всякого сомнения…

Ее образ в рассказах жены производил приятное впечатление. Несмотря на то, что, кажется, она была нехороша собой. С* мне, в общем, нравилась; заочно.

С Э* было сложнее; что-то в рассказах о нем настораживало. И чем дальше, тем больше. Какой-то он был не такой…

Э* был истеричен, болтлив, жеманен, трусоват; он думал вслух и совершенно не скрывал своих чувств, любил шмотки до самозабвения и с трепетом относился к своему тщедушному телу. Но главное — он совершенно не боялся девушек, он с ними дружил, в прямом значении этого слова, — дружил, и только.

Сопоставив все факты, я рассудил, что модель его поведения удивительно похожа не женскую: он был бабой. Я так жене и сказал:

— Ваш Э* — как баба. Педик[6] какой-то, извини за выражение.

— Ты зануда, — разозлилась жена. — Ты просто не любишь веселых людей. — Немного подумав, она добавила:

— А еще ты гомофоб.

— Вот и неправда: я, между прочим, почти всего Пруста прочитал; и Жида, половину, — возразил я. — И потом, у меня есть знакомый гомосексуалист, З* (тоже все в молодости жеманился, ладошками наружу ходил).

— Видела я, как ты с ним общаешься. Руки не подашь.

Пожалуй, первым не подам. Я не брезгую, нет. И не боюсь. Я соблюдаю дистанцию, разговариваю холодно и на расстоянии, как с женщиной, контакт с которой нежелателен.

И, разумеется, то, что я не люблю веселых людей — неправда. Я и сам веселый. Только это не все понимают.

А потом от С* пришло письмо. В нем сообщалось, что она вышла замуж… за Э* (тот приехал к ней погостить да так и остался), а еще, что они все время ржут…

«Что, съел!» — сказала мне жена и пошла писать ответ.

Пришло еще письмо. С* писала, что Э* нигде не работает, только шляется, все деньги тратит на шмотки, в доме жрать нечего, но несмотря на это, они все время ржут…

«Вот так, — сказала жена, с укоризной. — Не то что некоторые».

А спустя полгода С* написала, что какой-то мужчинка полюбил Э*, тот ответил взаимностью и ушел к мужчинке жить.

Я ржал. Жена спрашивает, смущенно:

— Как ты догадался?

— Что я, мужика от бабы что ли не отличу? — отвечаю.

— Но им же было так весело вместе… — сказала жена.

А я подумал: «Половой вопрос — штука серьезная. Поржали, и хватит».

Следующее письмо пришло через год, в красивом конверте, и на марке — Иммануил Кант. С* писала, что ни хрена не понимает по-немецки, что она лохушка и ей никогда не выплатить долг «черному», который уговорил ее поехать работать официанткой в его баре, что все немцы придурки и особенно — один старый урод, что все время на нее пялится, а еще, что она все время ржет: на днях она обнаружила, что беременна…

Потом С* замолчала, на письма жены ответов не было. А года через два пришло письмо с фотографией. На фото — С* (действительно, нехороша собой) с коляской, в коляске Kinder. В письме она сообщала, что господин, который все время на нее пялился, сделал ей предложение, она подумала — и согласилась, господин заплатил «черному» ее долг и помог ей с документами. Теперь она Frau *, муж ее обожает, дочку считает своей. Муж старый, скучный, надежный.

Непритворная любовь

Надо мной кто-то поселился: этажом выше. Как минимум двое. Я их ни разу не видел, но слышу постоянно. Я думаю, они очень любят друг друга, ибо целыми днями занимаются любовью; разумеется, и ночами. Скорее всего, они молоды и бедны, потому что только у бедных может быть такая скрипучая кровать и только у молодых — столько задора. Я бы не сказал, что они уж очень сильно мне мешают, разве что некоторые страницы приходится по несколько раз перечитывать. А ночью, ночью я и сам часто думаю о любви — как все, быть может. Хотя, после их приезда что-то уж больно часто стал думать, — постоянно. Это ведь ничего, правда? Но…

В воскресенье ко мне приедет дочка. Потому что я воскресный папа. Она уже почти девушка, я же не слепой. Боюсь, звуки страсти ее могут сильно взволновать, а меня, при ней, — смутить, хоть я и не ханжа. «А ты музыку включи», — говорит В*. Какую музыку! Я люблю Альбинони, а дочка — какой-то «Бумс-бамс-Peas». Потом, так громко музыку мы никогда не слушаем; а в-третьих — вопрос: спать нам тоже под музыку? А есть еще в-четвертых и в-пятых.

Воскресенье не за горами — даже не знаю, что и делать. И чего они так любят друг друга? Самое плохое, что это — хорошо.