Десять новелл и одна беглянка (СИ)

Так вот. Ника паниковал: дни идут, месяцы пролетают — девушек нет. А те по нём сохли, все. Ника этого не знал, не знал, что робеют девушки в его присутствии. Попытки были, с его стороны — неудачные крайне: что-то там все время было не так. «Она, вроде — да, — рассказывал он мне, — а я не могу, что-то меня останавливает. Она сказала, что я козел».

«Это несправедливо, — говорил Ника, — все вокруг спят с прекрасными девушками — один я до сих пор мальчик». Все вокруг действительно спали с прекрасными девушками. Большинство, правда, только на словах.

Потом меня в армию загребли. Ника писал: «Здравствуй. Я пока еще девственник… и т. д.» Вскоре и Нику забрили. Писал: «Здравия желаю! Я все еще девственник… и т. п.» А потом переписка заглохла. Надолго. И вдруг, получаю как-то от него письмо: «Здравствуй. Я женился, ее зовут Вика, я ее люблю…» Даже забыл сообщить мне: девственник он, или уже нет — от счастья, наверное.

No comment, в общем: мораль сей притчи ясна как день.

А по Лехе девушки не сохли — они хотели от него родить. Красивого ребеночка. Все, кроме Таньки Г*.

Г* была дрянь — есть же на свете дряни. К тому ж, по-моему, нехороша собой: все ее пороки были нарисованы поперек лица, наглого и неблагородного ее лица. Гадина она была, если честно. Говорят, гашиш откуда-то с юга рюкзаками возила. А ведь муж был мент. Делала, дрянь, что хотела; захотела — завалила Леху. Их роман был короткий, но бурный. Три дня они не выходили из Лехиной комнаты в общаге. А на четвертый — он ей надоел: «Красивый, но скучный».

Изменился Леха с тех пор. Замкнулся. Достоевским увлекся: лучше его, мол, о грехе никто не написал. Захожу к нему как-то, за солью вроде. «Соли нет. Почитай, — говорит мне, — „Бесов“, „Бесов“, — говорит, — почитай». Затем, разумеется — Лесков: никто лучше, мол, о праведниках.

Стал Леха в храм похаживать. Старославянский выучил: чтоб Книги читать.

И вот однажды по худграфу пролетел чудовищный слух: «Леха С* в монастырь ушел!»

А он ушел.

Сижу как-то раз в мастерской: натюрморт пишу. Заходит А*, говорит: «Какого я в церкви монашка красивого видела! Чудо». Пошли вместе в церковь. Монашка смотреть.

Конечно, это был Леха, я и не сомневался. Красивый такой. И ряса ему идет, и борода. Стоит посреди храма: молится. Очень красиво молится. И на колени красиво встает, и крестится, и лбом об пол красиво стучит.

А* говорит:

— Вот бы от этого монашка ребеночка родить, такого же красивого…

«А я, кажется, понял, — думаю, — почему он в монахи ушел: не смог никого полюбить, кроме Господа, красивый такой».

— Для тебя, — хамлю, — он слишком красив.

Знаете, что она мне ответила?

— Вы все, мужики — козлы! Особенно — красивые.

Совсем особый сок [1]

В отличие от некоторых, Ш* был благородных кровей: голубых, как моя мама говорит, — голубых и стопроцентно не русских. И по матушке, и по батюшке — всё немцы да поляки; и сплошь аристократы: курфюрсты и бароны, да магнаты и шляхтичи. Сам дагерротипы видел: Ш* мне с апломбом показывал. Один пращур — то ли градоначальник, то ли губернатор чего-то польского; другой — из немцев — тоже какой-то знатный вельможа, — все при саблях, при усах, с аксельбантами — никого в партикулярном. Дамы с барышнями — прабабки с бабками — изящно убраны, с веерами, с мопсами. И все в перчатках.

Ума не приложу, как Ш. дожили до наших дней, как их всех не истребили? как класс.

Ш* мне был другом, я ему — вряд ли. У таких не бывает друзей, только вассалы. Расстались мы из-за бабы: из-за моей. К сожаленью, без дуэли, хоть я во гневе и грозился надеть ему на голову тумбочку. Не было никаких оснований Ш* пачкать себя дуэлью с такой личностью, как я, тем более — из-за бабы.

Ш* был юноша светский: его в городе все знали. Все девушки. Красив был? Полагаю, что очень. Портрета не будет: их довольно написано — возьмите хоть Вронского (из нее, из «Карениной»). Ш* — вылитый, только блондин, постройней и повыше. «Сплошные зубы», соответственно. Даже кодекс нравственный у Ш* был как у графа: мужикам врать нельзя, но женщинам можно; обманывать никого нельзя — мужа можно; чужого брать нельзя — бабу можно. Обманывал, уводил.

Но не в красоте дело — ежу понятно. Мой друг обладал тем, чего не имели все красавцы; и нет такой силы, которая бы могла это дать. Именно ее… голубую, как моя мама говорит.