Десять новелл и одна беглянка (СИ)

Когда дочке было лет пять (или шесть?) — кстати, она в то время уже сама читала — я прочел ей «Козетту». Она плакала (я тоже, хоть и читал в сотый раз). Рассказал на работе: вот, мол, читали — плакали. Ф* говорит: «Читаешь ребенку разные гадости! Извращенец!»

Вот так. Все дело в «Козетте», — некоторые думают, — или во мне, извращенце. Ну да, у меня открыто стоят на полке «Декамерон» и томик «Тысячи и одной ночи» (тот же). Я никогда не боялся, что дочка возьмет его и прочтет (может, прочла? я же прочел), зато всегда опасался, как бы она не заглянула в один из тех женских журналов… не моих, разумеется. (Впрочем, «Тропик Рака» я все ж убрал на верхнюю полку, во второй ряд.)

«…Вообще-то, если честно, люди занимаются этим и когда не любят друг друга, — продолжил я, — но это, на мой взгляд, не особенно интересно; хотя, многие об этом пишут… многие взрослые; тебе же, боюсь, писать об этом пока не стоит… ну, хотя бы, потому что ты об этом еще не имеешь ни малейшего представления; это, как если бы я стал вдруг описывать в подробностях, в самых мельчайших деталях, город, в котором ни разу не бывал — получилось бы неинтересное вранье, — вот и у тебя такое же получилось… — немного подумав, я добавил, — кроме того, это еще и неважно сделано: сюжет банален, фабулы нет (хотя, Чехов писал, фабулы не надо), юмор прямолинейный…»

Я сильно переживаю, не сказал ли я тогда дочери лишнего, был ли в меру строг и достаточно ль корректен. Не навредил ли, не отбил ли у нее охоты творить…

Ведь пришлось же мне, например, наступить на горло своей песне, замолчать — на какое-то время.

Впрочем, через какое-то время я взялся за старое. Вслух, правда, больше не пробовал; да и благодарной, жующей козявки аудитории у меня уже больше никогда в жизни не было…

Только вот боюсь, за нынешние мои сочинения мама мне снова всыплет.

(А вот интересно, какую книгу моя дочь, когда сама будет иметь детей, уберет на верхнюю полку, во второй ряд?)

Сын учителя пения

В юности я был тенором и дураком. Пел как соловей — и вел себя как осёл. Не люблю вспоминать себя в юности — стыдно. А вот жена — напротив, любит. «Ты знаешь, — говорит, — какая я была? Я была такая…» Какая-какая?.. Думаю, дура была, как и я… и танцевала…

А я пел. И не я один. В период полового созревания завыли все парни в нашем классе, и забрякали на гитарах. Слухом, естественно, обладали не все, только некоторые. Впрочем, это обстоятельство мало кого расстраивало: пели — кто как мог.

Помню, я до последнего сопротивлялся инстинкту: запел чуть ли не последним из класса (ведь еще свежи были детские переживания: чувство брезгливого омерзения, связанное с уроками пения, отвращение ко всяким школьным мероприятиям, на которых почему-то всегда заставляли петь хором, — «петь» — это слово для мальчишки почти ругательное).

Но я все ж запел. И оказалось: у меня абсолютный слух, и голос, почти как у Робертино Лоретти, что неудивительно…

Ведь мой папа — учитель пения.

В нашем классе учились «три „Шу“» (фамилии, разумеется, у них были разные — такое бывает, в небольших населенных пунктах) — не красавцы, но, в общем, парни хоть куда, особенно Шу-1 — хоть куда: выше всех ростом и самый сильный в классе (пожалуй, и во всей школе).

Шу-1 пел и играл на гитаре. Лучше всех. Даже лучше Шу-2 и Шу-3, по всеобщему мнению.

Все девчонки были влюблены в него; за исключением тех, которые были влюблены в остальных «Шу». А он дружил с И*, самой красивой девочкой в классе, естественно.

В меня никто не был влюблен (через много лет я узнаю, что нравился В*, самой некрасивой девочке в классе, немного — К*, самой толстой, и, о боже, очаровательной Л* — она ушла после восьмого — самой большой любви моего детства, тайной конечно же).

Я стал учиться играть на гитаре, благо она у нас дома была (а еще: два баяна, аккордеон, труба, балалайка, гармошка, бубен и треугольник).

Так вот. Кто-то придумал однажды провести в нашей школе конкурс художественной самодеятельности, иными словами — конкурс талантов (до этого у нас не проводилось ничего, кроме смотров строя и песни). Участие — по желанию, так сказать, более или менее.

«Три „Шу“» немедленно заявили о своем желании участвовать. Никто в классе не сомневался, что они победят; и, казалось, никто больше не собирался выступать (бороться с «тремя „Шу“» — абсурд).

Но на следующий день ко мне на перемене подошла И*, самая красивая девочка в классе:

— Ты ведь играешь на гитаре, я знаю, — сказала она.

— Немного, — ответил я, смутившись — и было от чего: она назвала меня по имени (чего никогда раньше не делала) и тихонько дотронулась до моего плеча (хорошо, что этого не видел Шу-1, самый сильный в классе). Она знала, что делает.

И* мне нравилась; она всем нравилась.

Мы стали репетировать после уроков. В спортзале.

На первой репетиции И* напела мне мотив песни, которую собралась исполнять; оказалось, она неплохо поет. Подобрав тональность, я тут же сыграл. «А у тебя хороший слух», — удивилась она.

На второй репетиции И* говорит: «Не хватает второго голоса. Может, ты попробуешь подпевать мне в припеве…»