Десять новелл и одна беглянка (СИ)

Кино, важнейшее из искусств. Его можно было смотреть дома. Но в хорошем кино (а Г. смотрел только хорошее) были героини — и они были так прелестны. Для Г. это было настоящим мучением. А героев, вне зависимости от того — старые они или молодые, уродливые или не очень, окружали стаи сексапильных красоток, всегда готовых вступить с ними в связь. В половую.

Г. за шесть месяцев только три раза говорил с женщиной. Одна была женой его клиента, у нее была экзема. Вторая была хозяйкой его квартиры, она годилась ему в матери. Третья собирала деньги за уборку подъезда, ей было лет сто.

Периодически Г. задавал себе вопрос: «Сколько я уже не был с женщиной?» Подумав, с тоской задавал еще один: «А сколько еще не буду?..» Порой его охватывал страх: «А вдруг у меня больше никогда не будет женщины?..»

А потом он начал болеть. Соматическими заболеваниями. Одна болезнь сменяла другую, им не было числа. «Вероятно, гормоны», — предположил А., его коллега. Врач спросил: «Женщина есть?» Г. подумал, что это его личное дело. «Без женщины нельзя», — сказал врач, вздохнув. «Чрезвычайно сложно найти женщину, — думал Г., — особенно, если ее не ищешь».

«Плохо выглядишь, — сказал В., его знакомый. — Думаю, тебе нужно сходить к б. Если хочешь, я могу пойти с тобой, за компанию». «Нет», — отказался Г. «Я домашнее животное, — подумал он, — на воле не размножаюсь». В. не унимался, он хотел помочь: «Можно просто позвонить — и они приедут. Не мучайся — позвони…»

Г. долго мучился. А потом позвонил. Чтоб не сойти с ума.

Приехала. Молода, неплохо сложена — вполне даже ничего. Но Г. был физиономист, а ее лицо о многом говорило, даже кричало. Во-первых, что она тупица, беспробудная и неизлечимая; во-вторых, что лжива и порочна, — да, у нее было лицо подлой, лживой твари (а чего он, собственно, ожидал увидеть?).

А затем она открыла рот. Через пару минут Г. страшно захотелось быть где-нибудь в другом месте или, чтоб она поскорее его покинула. Она и покинула. Весьма скоро. Назвав его дикарем и пещерным человеком.

В магазине Г. встретил одноклассницу. На следующий день она позвонила и напросилась в гости. Пришла в двенадцать ночи, принесла литр водки. За сорок минут выпила почти всю бутылку, накурила, разбила унитаз и обозвала Г. ничтожеством…

«Страшнее одиночества — плохая компания, и худший вариант — компания плохой женщины», — подумал Г.

Новый год, семейный праздник, он провел один. В кругу семьи.

«Одиночество похоже на трясину: засасывает, и ничего не можешь поделать», — сказал он (по телефону) брату. «Ну что, ты на необитаемом острове», — ответил (по телефону) брат.

«Я почему-то всегда знал, что когда-нибудь буду жить один, — размышлял Г., — одного я не знал, что когда-нибудь мне придется жить одному».

Но постепенно он стал привыкать: к глухому и тоскливому одиночеству, к изматывающей неудовлетворенности, к страху. «Еще не счастлив, но уже не несчастен». Он даже нашел способ отвлечься, старый, как мир: Г. взял ручку, взял бумагу — и стал сочинять истории. В основном про себя, ибо про других он не так много и знал.

Вот эти истории…

Миллионы бактерий

Мой отец не любит фамилию «В*», терпеть не может.

А не хрен было так рано жениться! Впрочем, если б не женился, тогда б и меня не было. С другой стороны, женитьба к этому не имеет никакого отношения: ведь родился я через пять месяцев после свадьбы…

И когда отец уже был в армии.

Увидели мы его с мамкой ровно через два года; я, кстати, в первый раз. Представляю, как ей было тяжело одной. И вначале, когда я делал в пеленки — и потом, когда в горшок. Да и вообще ей было, я думаю, фигово; мамка была молода, мила и очень хотела целоваться — целоваться было не с кем, разве что со мной, — но это уже не то.

Когда я стал в горшок, мамка вышла на работу. В клуб. Ничего себе такая работка: все время на людях. А целоваться-то ведь хотелось ужасно. И тут — В*. Нет, ничего не было, я вас уверяю. Мамка и не думала изменять солдату. Просто чрезвычайно любила целоваться.

Донесли, конечно: мир не без добрых людей. Хотя, там и доносить-то было нечего, если честно. А не хрен было оставлять мою мамку одну, когда она так сильно хотела целоваться!

Я пошел в мать.

В юности друзья часто слышали от меня: «Скорее небо упадет на землю, и все реки повернут вспять, чем я женюсь». Но я женился (и небо почему-то не упало на землю, и только некоторые реки повернули вспять).

Женился я не то чтобы поздно, но позже, чем отец: сперва утолил сполна свою страсть к пылким лобзаниям, ну или, может, приглушил слегка, — женился по любви, разумеется. А до этого, конечно, бывал часто одинок — как все, вероятно. И целовался: часто, охотно и самозабвенно. Без интима и продолжения.

Одно время (когда я учился в институте) у нас вообще образовалось что-то типа клуба, «клуба одиноких губ». Два-три французских поцелуя в неделю — и одиночество уже не так тягостно (мама, я тебя понимаю). Здоровье опять же: эмоциональная сторона, кровообращение и, конечно же, миллионы полезных бактерий.