Десять поворотов дороги

Сыр-на-Вене, расположенный на перекрестье незатихающих ветров — несущих песчаные облака с юга и пропитанных влагой с восточных незамерзающих озер, встретил путешественников серой ненастной взвесью, какая обычно ознаменовывала собой начало зимы в столице.

Погода в этих местах обладала постоянством пьяной походки, мгновенно переходя от грозового аллюра к удушливому штилю и обратно, а флюгеры на городских крышах существовали в состоянии вечного нервного срыва, не поспевая поворачиваться в изменчивых струях воздуха.

Иногда же в этом безумном синоптическом механизме вдруг что-то ломалось, и тогда на несколько дней город погружался в тяжелый неподвижный туман, покрывавший липким киселем камни, предметы и прохожих. Редкие спасшиеся от застройки деревья стояли метлами в киселе, усаженные притихшими голодными птицами. Книги коробились, словно забытые недорослем в парилке, доски на полах разбухали, и дома совсем по-человечьи стонали по ночам, пробуждая желание им ответить.

В такое именно утро понурая Кляча, прижимая уши от сыплющей с небес влаги, вошла по осклизлой мостовой в величественный Сыр-на-Вене через Северные пустующие ворота. За ней у бортов повозки тянулась сонная укутанная в тряпье процессия, с участников которой мерно капала вода.

Туман съедал краски, оставляя глазу лишь выскобленные дочерна медленно плывущие тени. Добавь Гойя эту сцену в самую мрачную из своих картин, никто бы и слова не сказал.

— Лягушачий рай, — только и выдохнула Аврил, зябко поводя плечами под утратившим форму шерстяным капотом. Из-под него в тон хозяйке раздался жалобный «у-ук», не пожелавший показаться наружу. Будем, не без натяжки, считать это приветственным гимном новой жизни, достойным первому впечатлению.

Справа и слева от дороги простиралась высокая городская стена с разновеликими выступами и башнями, до середины скрытая прилепившимися к ней постройками, коим несть числа. Некогда заполненный водой ров был теперь обильно завален камнями вперемешку с мусором строительным и мусором обыденным домовым, в котором с энтузиазмом рылись тощие собаки, не подавая голоса. Дома строили прямо над этим рвом, перекрывая его балками. Под каждой из таких резиденций в результате оказывалась почти безграничной вместимости выгребная яма, устроенная предусмотрительными предками и остроумно использованная потомками. Запах от этого остроумия вокруг стоял необыкновенный.

Собственно, крепостная стена была весьма условной границей города, ибо далеко за ее пределами разрастались районы, не входившие официально в столицу и при этом с высоты птичьего полета на сей факт плевавшие. Здесь, не считая богатых пригородов запада, селились те, кто не мог устроиться в самом Сыре, но и возвращаться в родную деревню не собирался.

Над самыми воротами восседала, нахохлившись, здоровенная каменная птица, не определившаяся с видовой принадлежностью. Ее голова с длинным клювом располагалась на выпуклом мешковатом теле с лапами наподобие гусиных. Если смотреть снизу, а именно на это, справедливо полагать, было рассчитано зодчим, создавалось стойкое впечатление, что вас намеревается клюнуть в темя огромный пучеглазый пингвин, держащий в когтях корону, которую вот-вот выронит на дорогу. Все, кроме Клячи и Педанта, невольно подняли головы, проходя с опаской под изваянием. Как выглядел герб Северного кантона сверху, нам достоверно неизвестно, но, вестимо, тоже не лучшим образом.

Из узкой горизонтальной бойницы у ворот свешивалось на веревке белье, находчиво размещенное там то ли на просушку, то ли, напротив, — для полоскания под нескончаемым дождем. Над бельем этим, отпихнув ставню, возникла взлохмаченная женская голова, обремененная свисающими кудряшками. Гумбольдт приветственно помахал ей рукой, выпростав последнюю из-под покрывающей его ветоши. Единственная свидетельница пришествия презрительно сплюнула, не уловив торжества момента, и добавила к выцветшим кальсонам пару треугольных пеленок.

Говоря в целом, с общих наблюдательных позиций, было бы преувеличением считать, что каждый клочок земли в столице стоил безумных денег, хотя это и справедливо для большей ее части — просто каждый такой клочок был занят чьим-то задом или ботинком, который ни в какую не хотел сдвинуться. Проще говоря, даже в нищих восточных кварталах Сыра было не протолкнуться ни днем ни ночью, не считая пары предрассветных часов, в которые рабочие еще не встали, а воры только ложились спать.

Любому путешественнику, решившему остаться здесь надолго, предстояло освоиться в этой неписаной географии, которая делит город не на улицы и районы, а на известные жителям сектора, нарезаемые невидимой рукой по дороговизне, благоустройству и безопасности, находящимися в прочной связи между собой.