Десять поворотов дороги

Примерно на середине пути, ковыляющий сзади и бледный, как крахмальная скатерть, он вконец сник, умолк и только сипло дышал, безуспешно стараясь не отстать. Приходилось то и дело останавливаться, поджидая плетущийся арьергард, пока тот выстукивал костылем в пыли. К полудню компания почти перестала двигаться вперед, словно замерев в солнечном киселе. Как выразился Хвет, их не обгоняли лишь дождевые черви, да и то пока не выползли на поверхность.

В конце концов Кир с виноватой улыбкой опустился на дорогу и дрожащим голосом сообщил, что сдвинуться с места ему не светит, если только какой-нибудь великан не даст ему доброго пинка в нужную сторону. И пинки эти придется повторять до самых Песьих Мусек, потому что приземляться он каждый раз будет на задницу, а вовсе не на то, что у других считается ногами. Что они могут оставить его на произвол судьбы здесь, посреди дороги, голодного, мучимого жаждой и увечного, и что сам бы он сделал с собой так, если бы не боялся божественного возмездия и отборных ругательств брошенного. Что по всем меркам так нельзя поступать с одиноким ими же вызволенным страдальцем, но они в своей жестокости могут, с них станется устроить и не такое…

Лепет Кира почти уж сходил на нет, когда Гумбольдт осоловело посмотрел на него и без всяких предисловий подставил сутулую спину в качестве экипажа.

С многословной помощью Хряка парень навьючился на долговязого, сцепив руки у него под шеей, после чего двухэтажная конструкция, снабженная балансирующим в воздухе костылем, небыстро двинулась вдоль дороги. К счастью, пассажир вел себя смирно и весил не больше пары связанных веревкой жердей.

— Ты чего такой тощий? — спросил его Гумбольдт.

— Готовился ехать на тебе, — ответил Кир, кивая в такт шагам своего носильщика. — Не подвел?

— Даже перестарался, — заключил тот и передернул плечами, отгоняя от шеи мух. — Почеши плечо, а? Слепень укусил. Чешется, аж сил нет.

— Не выйдет, иначе я сорвусь. Достаточно того, что я тощ — считай это подарком судьбы и смирись с остальным дерьмом, — Кир, кажется, уже перенял манеру шутить, принятую в труппе.

— Неблагодарный тощий ублюдок, — беззлобно вздохнул Гумбольдт, продолжая идти вперед.

— Женщины любят упитанных, — встрял семенящий сзади толстяк, обуянный от голода словесным поносом. Затем он изрядно помолчал и суровым тоном предрек: — Ты, парень, умрешь бездетным.

— А у тебя-то сколько детей? — огрызнулся Кир со своего шагающего насеста.

— У меня все впереди, — уклончиво отозвался Хряк. — Я как раз приобрел нужную форму для беспорядочных соитий, если бы не этот ночной галоп. Теперь придется все начинать сначала. — Отдадим должное: толстяк был весьма проворен и чертовски вынослив для своей комплекции. Насчет любовных подвигов — чего не знаем, того не знаем. — Аврил, только посмотри на это: теперь я тощ, как оглобля. Утратил весь, мать его, шарм! Аврил?

— Тебе не даст даже тыква, — вяло ответила она, не оборачиваясь. На большее девушки не хватило.

Аврил плелась из последних сил, совершенно измотанная за ночь. Из-под лопатки продолжала сочиться кровь, и Хвет с тревогой поглядывал на сестру, которая всякий раз отказывалась от помощи.

— Ты как?

— Не очень. Иду пока…

— Может, остановимся?

— Тогда уж я точно не встану. Надо найти воду. Жарко.

Погода и впрямь была непривычно теплой для осени. Плечи и затылок грело, как от печи. Солнце в безоблачном бледном небе разошлось по-майски, и сбитые с толку пчелы кружили над лугами, не находя в них цветов. Через поле, обезумев от оптимизма, пронесся долговязый ушастый заяц и скрылся в оголившемся пролеске, чтобы сильно удивить там какую-нибудь зайчиху.

Вокруг простирались бесконечные убранные поля, куцые рощицы на межах, и ни одного ручейка или колодца на горизонте. Уже с час путники никого не встречали на дороге, лишь вдалеке паслись черные, как грачи, коровы да кто-то невидимый жег траву за холмом — в воздухе стоял тонкий запах дымка. Земля, отдав урожай, словно обезлюдела и заснула в тиши до другой весны, стряхнув с себя беспокойных крестьян с их бабами, лошадьми и тяжелыми возами.

— Потерпи. Скоро, по-моему, будет хутор, — подбодрил сестру Хвет.

Сам он казался двужильным, как сказочный Конек-Горбунок: отдых парню почти не требовался — он шел, все так же пружиня и размахивая руками, только глаза под рыжим чубом темнели и губы сжимались в тонкую полоску.

Хвет оказался прав: из-за поворота дороги, огибающей зеленый жизнерадостный холм, показались ульи, брошенная телега и крыши, окруженные садовыми деревьями. У телеги бродила стреноженная кобыла, шаря черными губами по траве. Ее обществу радовались мухи.