Десять слов про Китай

В 1996 году знакомый режиссер попросил меня написать сценарий по Лу Синю. Гонорар был очень кстати, и я сразу согласился. На полке у меня Лу Синя не оказалось, пришлось идти в магазин за «Избранным». Начал я с «Дневника сумасшедшего». Со времени славной оперы я успел забыть его содержание.

В начале герою кажется, что мир сошел с ума:

— Иначе почему собака со двора Чжао посмотрела на меня во все глаза?

Я поразился: одна фраза — и готов сумасшедший!

В тот же вечер я прочитал «Кун Ицзи». Этот рассказ мы в школе зубрили чуть ли не в каждом классе, но по-настоящему я его понял только в тридцать шесть лет. Дочитав, я в волнении позвонил режиссеру и сказал, что Лу Синя переписывать нельзя.

На следующий день я купил полное собрание его сочинений. Было жалко, что это не старое издание, о которое я споткнулся: ведь оно еще тогда словно попросило меня открыть его запыленные страницы. Целый месяц я упивался этой прозрачно-пронзительной прозой. Позже я написал о Лу Сине: «Он простреливает жизнь навылет».

Вернусь к «Кун Ицзи». Автор начинает с описания кабачка: клиенты в куртках выпивали за прилавком снаружи, а чистая публика в длинных халатах шла внутрь, садилась и закусывала. Только Кун Ицзи ходил в длинном халате, но пил на улице. Сразу ясно, что он не такой, как все. В какой-то момент Кун Ицзи за воровство ломают ноги. Как же он придет в кабачок?

«— Эй! Подогрей-ка чарку вина! — вдруг почудилось мне. Едва слышный голос показался очень знакомым. Я огляделся — нигде ни души. Встал и посмотрел за прилавок. За ним у порога оказался Кун в изодранном в клочья халате».

Удивительное описание: сначала звук и только потом — сам человек.

«Я подогрел вино, вынес чашку и поставил ее на порог. Кун вытащил из рваного кармана четыре медяка и дал мне». И потом всего несколько слов:

«Его пальцы были в грязи — ведь он передвигался на руках».

Так лусинь стал для меня Лу Синем. В тридцать шесть лет я читал его в первый раз и вздыхая думал, что этот писатель не для глупых детей, а для умных взрослых. А еще — что писателю и читателю должно повезти со встречей.

Когда какой-то автор мне наскучивает, я откладываю книгу, чтобы не образовалось чувство неприязни. Но во время культурной революции я не мог отложить Лу Синя, поэтому это единственный в жизни писатель, которого я не любил.

После выступления в университете Осло ко мне подошел профессор исторического факультета Харальд Бёкман и признался: «В детстве я ненавидел Ибсена так же, как вы — Лу Синя».

5 мая 2009 года

Неравенство

В унылые годы культурной революции один мальчик обнаружил, что от трусости до неустрашимости один шаг.

Это история моего одноклассника, по сей день живущего в нашем городке. Сейчас он безработный и прозябает на скудную пенсию отца. Помню его щуплую фигурку и милое лицо с двумя зубами торчком, помню, как он всегда отставал от нашей оравы.

Мы, уличные мальчишки, вечно искали повод для драк. Как правило, мы «махались» со сверстниками, а иногда отваживались задирать старших парней. Этот же мальчик отходил в сторону и осторожно наблюдал. И вдруг он стал храбрый, как лев, — нападал первым, убегал последним.

Как-то взрослые парни нам сильно накостыляли. В самый критический момент мальчик исчез. Оказалось, он бегал домой за ножом. По дороге обратно он успел полоснуть себя по щеке и размазать кровь по лицу. В Китае говорят: пугливый боится наглого, наглый смелого, а смелый одурелого. Парни хотели было закрепить результат, но при виде окровавленного вооруженного недомерка, который несся на них с воплем «Или вы, или я!», обратились в бегство. А мы сразу приободрились и бросились следом. Мы прогнали их через весь город под дружные крики «Или вы, или мы!»

С тех пор наша компания получила почетную кличку «Или вы, или мы», и нас сторонились хулиганы не только среднего, но и старшего школьного возраста. Мальчика зауважали, и теперь он ходил впереди всех.

Секрет был прост. Они поругались с соседями из-за какого-то пустяка, кажется, нескольких кусочков угля. Слово за слово — завязалась драка. Мальчик выбрал самого слабого противника — девушку-красавицу, и кулаком ударил ее прямо в мягкую грудь.

Это происшествие сделало его новым человеком. Он показывал нам четыре пальца, которые сквозь одежду касались женской груди, и с гордостью говорил: «Теперь можно и умереть».

Мы не боялись драться, а боялись любить. В первом классе старшей ступени кто-то из нас написал на доске косыми иероглифами «любовь». Это слово мы тысячи раз произносили про себя и никогда — вслух. Все ученики параллельных классов приходили на него полюбоваться, изображая на лице презрение и маскируя свои чувства криками «Какое хулиганство!». Когда я увидел это слово — впервые в жизни, его давно уже вычеркнули из китайского языка, — у меня застучало в висках.