Десять стрел для одной

– Вот меня ругал, что я старым убийством интересуюсь, а сам – во все щели лезешь! – упрекнула его Митрофанова.

– Но я-то в современные щели лезу! А ты – в легенды столетней давности.

– Конечно, – она обиженно надула губы. – Ты герой. А я клуша.

– Знаешь, Надя, что психологи говорят? – усмехнулся Дима. – Если постоянно повторять «я дурак, я дурак», все тебя и будут считать глупым.

– Ну, спасибо, – окончательно оскорбилась она.

Полуянов, конечно, понял, что ляпнул не по делу. Попытался обнять – Митрофанова стряхнула его руку. С Димкой вечно – словно на пороховой бочке. То царевной себя чувствуешь – то полностью ничтожной личностью.

Домой они шли молча. И уснули на разных краешках кровати.

Оба пробудились поздно.

О вчерашней короткой ссоре не вспоминали.

Дима – вот у журналистов вольница! – уехал на работу только в районе полудня. Надя думала было пойти в огород – но решила подождать вечера. Солнце после вчерашней грозы палило отчаянно, май – временно или уже постоянно – перешел в лето.

Она быстренько вымыла посуду и отправилась в отцовский кабинет. Старые письма, сваленные в черный мешок для мусора, так и лежали подле дивана. Митрофанова высыпала их на пол. В прохладной комнате, в жаркий день – самое время поразмышлять.

Дима вчера рассказал ей официальную версию давнего, 2002 года, убийства, и девушка запуталась окончательно.

Ее сосед Тимофей Маркович сказал, что девушку четырнадцати лет от роду убил хозяин недостроенного дворца. И вроде в деревне об этом все знают. Хотя у бандита оказалось стопроцентное алиби: он попал в СИЗО гораздо раньше, в 1996 году.

Или это коллективное бессознательное? Народу спокойнее считать, что во всем виноват богатый негодяй – и он уже наказан?

Но тогда возникает закономерный вопрос: кто и зачем на самом деле убил девчонку?

Да еще это глупое предсказание соседкино. Будто скоро будет новая смерть.

«Надо мне будет сходить к этой гадалке. Может, неспроста она пророчит? Знает что-то?»

А пока Надежда решила еще разок перебрать отцовские письма. Быстро рассортировала их на три кучки. В одну – старые, до 2002-го. В другую – с 2002-го по 2004-й. В третью – более поздние.

Искомая стопочка оказалась самой жидкой – всего шесть конвертов. Митрофанова их просмотрела. Послания от каких-то деревенских родственников (сколько картошки посадили, сколько свиней пало). Открытка от друга из Армении. Письмо с телефонной станции – за отцом значился грандиозный долг в четыре рубля. Очень краткая весточка от Анжелики – на сей раз из Венеции:

Папусик, это лучшее, лучшее в мире место! Мы живем в отеле с видом на Сан-Марко, у нас свой катер с шофером (только прикинь!). Завтра на один день уезжаем в Милан, вроде как за достопримечательностями, но я очень надеюсь, что одной из них будет улица Монте Наполеоне. Я хочу жить так всегда! Целую. А.

– Мымра, – буркнула Надя.

Бесит ее сводная сестрица, и ничего с этим не поделаешь.

Митрофанова снова перемешала письма. Задумалась. Поняла, что затея что-то узнать – изначально провальная. Допустим даже, отец писал своей родне в деревню про убийство – им что до того? Они в ответ – про падеж скота. Вот если бы его дневник отыскать!

Но собственного жизнеописания родитель, похоже, не вел. Только стихи пописывал. Надя рассеянно взяла папку с отцовским творчеством, наскоро проглядела листочки. Как автор папа ее совсем не впечатлял. А практической пользы от стишат никакой. И даже дат под ними не стояло.

Но один очень короткий текст запомнился:

Я все тебе даю – и я хороший.

А стану нищим – сразу меня бросишь.

Про кого это он, интересно? Про жену? Про любовницу? Про дочку?

Митрофановой не было никакого дела до папиных амуров. Зато сводная сестрица – жена, блин, олигарха! – злила, интриговала и раздражала чрезвычайно. И Надя опять не выдержала. Вытянула из пачки давних, до 2002 года, писем самый яркий конверт. Вынула письмо, начала читать. Ну конечно. Опять Америка. 1996 год. Город Миззула.