Десять железных стрел

В Реликвии образовалась трещина. Нет, не трещина, никакой зазубренности естественного разрыва. Линия – идеально ровная, охватывающая дикую геометрию Реликвии. Я заслонила Лиетт, когда единственная полоса раскрылась паутиной. Рубку наполнил древний звук скрежещущих друг о друга камней. Куски медленно отделились. Наружу хлынул туман, пахнущий давно оплаканными вещами и покинутыми местами. Сначала с шипением. Потом с воем.

Я притянула Лиетт ближе, накинув на нас палантин. Туман заскользил по полу, клубясь и извиваясь, как живое существо, он бежал к трещинам и щелям, прорываясь наружу. Если он и был ядовитым, то нас не убил. Пока. Но это быстро стало наименьшей из проблем.

Когда я опустила палантин, Реликвия уже открылась. Ее жуткие углы сложились сами в себя, обнажая внутренность, которая блестела, словно открытая рана, туман рассеялся, явив… явив…

– Охереть не встать, – прошептала я.

Что почти помогло.

Я не знала, как это описать. Он? Они? Я даже не знала, на что, мать его, смотрю. Плоть, перекрученная и узловатая, цвета давно усохшего дерева, крепко цеплялась за дрожащую внутренность Реликвии. Она пульсировала, дрожала, дышала жизнью, казавшейся древней и неестественной. Она извивалась бесчисленное количество раз, и в складках плоти я видела… разное.

Крылья, насекомообразные, дрожащие. Лица, закрытые глаза, распахнутые в древнем оцепенении рты. Женскую руку, длинную и нежную. Ногу ребенка, пухлую и формирующуюся. Глазное яблоко, бешено вращающееся в глазнице. Органы, что не принадлежали ни одному монстру, которого я видела, не говоря уже о человеке.

Огромная опухолеподобная масса… из всего. Как будто все, что зародилось в этой оболочке, только что начало расти. И когда огромная масса кожи, сухожилий и костей потянулась вверх, я увидела, что ее венчает. Вернее, из чего она растет.

Старейший. Кем бы этот херов Старейший ни был. Левая половина тела его исчезла под растущей массой, но из нее появилась андрогинная форма, кожа сияла, гладкая, как бронза в лучах заката, вырезанная чем-то, что мне казалось очень близким к совершенству. А лицо…

Неземной? Древний? Ангельский? Пугающий? Все слова были правдой.

И все же… слова казались слишком ограниченными и мелкими. Они не могли охватить то, что смотрело на нас из Реликвии. Живое. И осознающее.

– Ты мог… – Лиетт подошла к Старейшему с почтением, которого раньше никогда ни к чему не проявляла. – Ты мог так сделать в любой момент?

– Нет, – вне оболочки Реликвии голос Старейшего проникал в меня глубже; каждое слово походило на пощипывание жилы, словно струны арфы. – До этого момента не мог.

– Почему?

– Потому что в этот момент… мне бы понадобилась ты.

– Ага, э-э, – я шагнула вперед, с отвращением разглядывая опухолевую массу, сколько могла выдержать. – Я не уверена, как это… – я махнула рукой, обводя все это то-чего-не-должно-быть, – поможет нам вытащить тебя отсюда. Ты не стал меньше, просто теперь ты более мягкий.

– Тело – всего лишь оболочка. Мне оно необходимо не больше, чем тебе одежда.

Я постаралась на этом не зацикливаться.

– Все, что требуется – вот оно.

Смотреть не хотелось, но я не могла отвернуться. Одной рукой, которая не была частью кожи, Старейший потянулся к груди. Кожа пошла рябью, жидкая, бессмысленная, и пальцы проникли внутрь. Огромная масса вздрогнула, напряглась, словно затаив дыхание. Медленно он вытащил руку и протянул ее Лиетт, разжимая пальцы. Она изучала всего мгновение, потом сложила вместе ладони, и в них что-то упало.

Это было прекрасно.

Свет. Сияющий всеми красками, что я видела в своих самых глубоких кошмарах. Они кружили друг над другом, многоголосием яркого света, который боролся, жил, умирал, сменяя сотню жизней за считаные секунды.

– Это… – голос Лиетт дрогнул, все слова казались слишком грязными. – Это твое сердце?

– Если тебе так угодно, – раздался из сгустка света голос Старейшего. – Это все, чем я когда-либо был. Все, чем я буду. Все, что я когда-либо хотел… и то, чего мне никогда не удавалось достичь.

Пальцы Лиетт дрогнули, когда она обхватила свет. Постепенно, его сияние смягчалось, просаживаясь сквозь них, пока не обрело идеальную форму сферы: преломляющую свет, отполированную и крошечную.

– Ты… – вытек оттуда голос Старейшего, – простишь меня… однажды…

И он замолчал.

Огромный узел плоти и сухожилий, который был телом Старейшего, напрягся, застывая в гримасе ужаса. Масса становилась все темнее, ее сверкающая дрожь с каждым мгновением слабела, сменялась трескучим звуком отвердевания.