Десять жизней Мариам

А потом еще. И, признаться, делала это только для того, чтобы услышать звук его голоса. Словно у меня на руке был ожог, а его голос был бальзамом, который успокаивал боль.

– Расскажи мне о своих предках, – попросила я.

– Прошу, преподобный Холланд, – прервал меня голос Трехцветки. Ники принес с крыльца небольшой столик и пристроил прямо на землю рядом со мной. Трехцветка поставила на него поднос со стаканами, печеньем (ванильным, которое я люблю) и кувшином такого холодного чая, что стенки запотели. Потом налила мне стакан.

– Это тебе, мама, – и, улыбнувшись, протянула такой же преподобному Холланду. – Надеюсь, мама не забрасывает вас вопросами. Ей нравится, когда ее считают кроткой и мягкой.

Я почувствовала на предплечье теплую ладонь дочери.

– Но это не так. Она неистовая.

– Вовсе нет! – возразила я. – Не придумывай!

Смех Трехцветки хрусталем рассыпался в воздухе.

– Да что ты, мамочка, это же отличное слово. Это означает, что ты сильно чувствуешь. И вообще сильная. Очень сильная, учитывая, через что тебе пришлось пройти в жизни. – Ее голос прервался. Я посмотрела на дочь с удивлением и увидела, что у нее на глазах – теплых золотисто-коричневых, цвета кленового сиропа, как у отца, – показались слезы. Почему?

– Ваша дочь рассказала мне, миссис Грейс, что у вас была насыщенная жизнь. Я с удовольствием послушал бы ваши истории, если захотите ими поделиться.

Я на мгновение задумалась об этом, а потом снова обратилась в слух, потому что, ну, потому что, когда он говорил, я снова ощутила те вибрации, завихрения. Они означали, что в моей жизни вот-вот произойдут перемены, хорошие или плохие.

– Не сочтите меня грубой старухой, преподобный, но хотелось бы сначала услышать о вас. Кто ваши предки, откуда вы, как там оказались ваши родители? Вот вы, лично вы, откуда, говорите, приехали?

– Из Адамса, штат Техас, мэм, – любезно повторил преподобный, и голос его опять обласкал мой слух. Да он вовсе не юнец, а примерно ровесник Трехцветки. Боги, все вокруг молоды! Но когда-нибудь и вам стукнет столько же, сколько мне.

– Мама Грейс! – на этот раз на меня заворчал Ники.

– Нет-нет, все в порядке, – возразил преподобный Холланд.

Он поставил стакан и потер ладони, словно желая их согреть, хотя день был теплый. И мне стало интересно, почему он нервничает.

– Я… мэм… ну, мои предки… то есть мамины все из Техаса, по крайней мере два последних поколения. Ее родители приехали вместе с хозяином еще в начале 1850-х годов, их хозяйство в Алабаме обанкротилось, земля истощилась, и им там просто нечего стало делать. А родители познакомились в церкви в Адамсе и в ней же поженились.

– Они там и живут? В Техасе? – спросила Трехцветка.

– Нет, мэм, мисс Трехцветка. Отец умер во время… попал в бурю, так называемый тайфун в Персидском заливе. Был моряком на торговом судне. Мама держалась изо всех сил, но она никогда стойкостью не отличалась и, когда мне было пять лет, заболела чахоткой и умерла.

– Упокой, Господи, их души, – пробормотала Трехцветка. – А сестры или братья у вас были?

– Одна сестра, но она тоже умерла. Меня дедушка воспитал…

Тут преподобный смолк, словно закончил рассказ, отвечая на вопрос, который собирался, да так и не задал Ники. Только я поняла, ну, может, еще Трехцветка, что это не конец истории. Во рту у меня пересохло, сердце заколотилось в груди, дыхание участилось.

– Отец твоей матери? – уточнила Трехцветка.

– Нет, отца. – И преподобный снова смолк. А затем сделал то, чего я никак не ожидала. Взял меня за руку. И я поняла и попросила:

– Рассказывай всё.

– Меня зовут Илай Холланд, миссис Грейс. Отца звали Седрах Холланд, а его отца – тоже Илаем. Меня в его честь нарекли. Тятя… я так его называл, тятя… ну, тятя Илай и его брат Седрах приехали в Техас со своим отцом, Джеймсом, их туда продали из Вирджинии. Тятя рассказывал, что хозяину по имени Нэш потребовались деньги выплатить долги и он продал часть своих людей. Среди них были и мой прадед Джеймс, дедушка, тятя Илай, и двоюродный дедушка Седрах. А вот тятину матушку… оставили.

Я услышала, как Трехцветка глубоко вздохнула. Она и Ники посмотрели на меня, я видела их краем глаза, но не могла на них отвлекаться. Пока не могла. Единственным здоровым глазом я, если можно так выразиться, во все глаза вглядывалась в лицо Илая Холланда.

– Мне было пять лет, когда я переехал жить к тяте, и с тех самых пор он мне рассказывал… как рос в Вирджинии, о брате Седрахе, об отце Джеймсе, который умер еще до моего рождения, и матери…

Он сжал мою руку.

– Тятя говорил, она африканка, красивая, умная и бесстрашная, и что ее привезли из-за моря. Она была повитухой, мудрой и умелой. Хозяева плантаций всегда звали ее, когда их жены и дочери рожали. Тятя говорил… что никогда ее не забудет… И заставил меня пообещать… что, когда смогу, я найду его мать или кого-нибудь из родни и расскажу, как они с отцом и братом не сдавались, как все время пытались ее найти. Что они никогда ее не забывали.