Десятая невеста

   Ночью за мной пришли. Невольница, не умудрившись не издать ни единого звука – не скрипнув дверью, не брякнув ключом, открыла решетку, приложила палец к губам и поманила меня за собой. Нас никто не остановил: стража куда-то делась.

   Мы долго петляли безлюдными переходами. Наконец невольница погремела ключами у маленькой потайной двери, мы вошли, она зажгла светильник, и я обнаружила себя в нарядных покоях, где уже стояло наготове корыто с горячей водой. Невольница помогла мне искупаться и долго намывала голову, а обтерев меня и высушив волосы, показала на постель.

   - Что это? – спросила я. - Что все это значит?

   Та ничего не сказала.

   - Эй! Может, объяснишь мне?

   Она пожала плечами и показала, что не может говорить – язык отрезан.

   - Это он тебя так? Император?

   Невольница помотала головой и махнула рукой за спину – нет, мол, это давно было.

   Ну ладно. За это Камичиро казнить не буду, когда время придет.

   Девка помогла мне облачиться в ночную одежу, прибралась и ушла, заперев меня снаружи. Я была уверена, что глаз не сомкну. Завтра мне отрубят голову? Тогда зачем все это? Но постель была такая чистая, мягкая, а одежки так приятно пахли, что я скоро провалилась в сон.

   Открыв глаза, первое, что я увидела, было лицо императора, который склонился над кроватью и разглядывал меня в упор.

   - Ай! Мамочки! – я подскочила и натянула одеяло до подбородка.

   - Сойдет, – сказал он наконец и показал на давешнюю невольницу, которая маячила у дверей. - Это Бу Рён. Она будет тебе помогать. Никуда не ходи. Попробуешь сбежать – лишишься головы. Слушайся Бу Рён и сиди смирно.

   А невольнице сказал:

   - Хорошо, только брови и ресницы сделай потемнее.

   И вышел, я даже сказать ничего не успела.

   Горница, куда меня поселили, была небольшая, с одним окошком, закрытым ставнями снаружи, так что в покоях всегда царила полутьма. Время я проводила в обществе одной Буренки, которая ночью укладывалась спать у двери. Стражников я не заметила – похоже, караулила меня только невольница, которая, выходя, всякий раз запирала меня на засов. Она приносила мне еду, убирала за мной, а также учила носить чиньяньские одежки, которых в покоях обнаружилась гора, и все – новые. Я просила свою одежду – жаль было нарядов, подаренных Барбарой, но Буренка знай только мотала головой и тыкала пальцем в местное: это носи.

   А носить их, оказалось, целая наука. Три слоя тонких рубах на запах, все – разного цвета, и надеваются особым образом, так что одна выглядывает из-под другой. Поверх всего – богатое цветное платье из шелков с богатой вышивкой, подпоясанное широким узорчатым поясом. Ходить в нем полагалось, мелко семеня ножками и пряча руки в широких рукавах, а также склонив глаза долу и опустив голову. Мужики-то (покорно учась семенить, размышляла я) иначе одеваются. Я бы лучше как их парни наряжалась – до чего мне императорские кафтаны нравились. Длинные, широкие, из-под них виднеются красивые порты, заправленные в короткие сапожки. Лазать удобно, ходить можно быстро и широко, на коне скакать. А это что? – сплошное недоразумение.

   Но каждый раз, когда мне хотелось попререкаться, я прикусывала язык – ещё не забыла, как Камичиро меня в темнице стращал: казню, мол.

   Волосы Буренка мне вытянула, чтобы стали прямыми, и укладывала в высокий пук, обмотав несколькими узкими косичками. Взглянув в зеркало, я обнаружила, что волосы у меня потемнели: видать, она мне их чем-то таким помыла. Кроме того, Буренка дала мне краску для лица, от которой мои конопушки спрятались, а кожа приобрела такой вид, будто я целое лето провела на солнышке.

   Несколько дней спустя, видимо, сочтя, что достаточно меня натаскала, Буренка нарядила меня, причесала и в таком виде повела к императору. Я с удивлением обнаружила, что живу в Золотом дворце, больше того – недалече от его величества. По пути мы никого не встретили, а император у себя был один. Похоже, меня и впрямь прятали.

   Приведя меня в большую, залитую солнцем красивую горницу (я даже прослезилась – привыкла, что все время темно), Буренка отдала Камичиро низкий поклон, вышла и затворила двери.

   Что покои императорские, было ясно с первого взгляда: светло, просторно, повсюду расписные горшки да резные шкатулки на маленьких столиках, а золоченые стены сверкают на солнце, аж слепит. Посредине стоит низкий столик, уставленный яствами, а при нем – две низкие лавки со спинками, все в подушках: хочешь сиди, хочешь лежи. На одной из лавок – император, в зеленые шелка наряженный.

   - Подойди, – сказал Камичиро.

   Я просеменила поближе. Длинный подол платья волочился за мной, как хвост.

   - Хорошо, – сказал император. - Но голову держи ниже, глаза опускай. Ты видела, как ходят придворные дамы? Делай так же, но веди себя ещё скромнее.

   - Да, ваше величество.

   - Поешь, – сказал император.

   Я присела на краешек лавки. После того, как мы поели (император не утруждал себя разговором и даже на меня не смотрел), он произнес на чиньяньском несколько слов и велел повторить. Я так и сделала, но без особого успеха. Он повторил еще, и еще, и каждый раз все сильнее злился, что я не могу сказать как надо.