Десятое декабря

Он вдруг перестал быть просто умирающим, лежащим на медицинской кровати с одной мыслью в голове, Пусть это будет неправдой, пусть это будет неправдой; в нем еще оставался тот мальчишка, что клал бананы в холодильник, потом разбивал их о столешницу, обливал обломки шоколадом, парень, который стоял как-то у окна класса под проливным дождем и смотрел, как Джоди общается с этим рыжим придурком, который ни на минуту не задержался бы с ней в книжном киоске; парень, который раскрашивал кормушки для птиц в колледже, а на уик-энд продавал их в Боулдере; парень, который надевал клоунскую шапку и немного жонглировал, выучившись этому…

Он снова начал падать, но задержался, замер в полусогнутом положении, а потом упал лицом вперед, ударился подбородком о корень.

Ну как тут не рассмеяться?

Тут почти невозможно не рассмеяться.

Он поднялся. Упрямо поднялся. Его правая рука напоминала окровавленную перчатку. Ох, плохо быть крепким орешком. Как-то раз во время футбольного матча ему выбили зуб. Потом, в перерыв в этом же тайме, немного позднее, Эдди Бландик нашел этот зуб. Он взял зуб у Эдди и зашвырнул подальше. И это тоже был он.

А вот и разврат. Теперь уже близко. Разворот.

Что делать? Когда он доберется? Вытащить парнишку из пруда. Заставить двигаться. Заставить пройти по лесу, через футбольное поле в один из домов на Пуле. Если там никого нет, засунуть парнишку в «ниссан», включить обогреватель, поехать в больницу Божьей Матери скорбящей? В «Скорую помощь»?? Какой самый короткий путь к приемную «Скорой»?

Пятьдесят ярдов до начала тропинки.

Двадцать ярдов до начала тропинки.

Спасибо тебе, Господи, за мою силу.

В пруду – одни животные мысли, без слов, без его «я», слепая паника. Он решил бороться до конца. Ухватился за кромку. Кромка обломилась. Он пошел ко дну. Ноги коснулись ила, и он оттолкнулся. Ухватился за кромку. Кромка обломилась. Он пошел вниз. Казалось, что выбраться будет просто. Но у него ничего не получалось. Это было похоже на парк аттракционов. Сбить трех набитых опилками собак с полочки казалось простым делом. И было простым делом. Но, оказалось, не таким уж простым при том количестве шаров, которые тебе давали.

Он хотел на берег. Знал: это самое подходящее для него место. Но пруд продолжал говорить нет.

Потом он сказал может быть.

Ледяная кромка снова обломилась, но, обломав ее, он на какие-то малые доли дюйма приблизился к берегу, а потому, когда пошел вниз, его ноги скорее нащупали дно. К берегу дно поднималось. Вдруг появилась надежда. У него ум зашел за разум. Он совсем рехнулся. И вдруг он оказался на берегу, с него стекала вода, в манжете куртки застрял кусок льда, похожий на крохотный обломок стекла.

Трапециевидный, подумал он.

Пруд в его представлении не был конечным, круглым, не остался позади, напротив, он был бесконечен и повсюду вокруг него.

Он почувствовал, что ему лучше тихо полежать, иначе то, что сейчас пыталось его убить, попробует еще раз. То, что пыталось его убить, находилось не только в пруду, но и здесь, во всем; и не было ни его, ни Сюзанны, ни мамы – ничего, только звук плача какого-то паренька – такой звук издают перепуганные насмерть дети.

Эбер, пошатываясь, вышел из леса и увидел: паренька нет, только черная вода. И зеленая куртка. Его куртка. Его старая куртка на льду. Вода уже успокаивалась.

О черт.

Это ты виноват.

Парнишка оказался там только потому…

На берегу близ перевернутой лодки лежал какой-то идиот. Лицом вниз. Бездельник. Лежит себе лицом вниз на работе. Наверно, так и лежал, пока этот несчастный паренек…

Постой, отмотай назад.

Это же и есть паренек. Слава богу. Лежит лицом вниз, как тело на фотографии Брейди[38]. Ноги еще в пруду. Похоже, он лишился сил, выбираясь на берег. Промок до нитки. Белая куртка посерела от воды.

Эбер вытащил паренька. Потребовалось четыре рывка. Перевернуть его сил не хватило, но, по крайней мере, он повернул его голову, чтоб рот не был в снегу.

Парнишка в беде.

Весь промок, десять градусов.

Судьба.

Эбер опустился на одно колено и сказал парнишке веским, отцовским голосом, сказал, что нужно встать, нужно двигаться, иначе он потеряет ноги, может умереть.

Парнишка посмотрел на Эбера, моргнул, остался лежать.

Он ухватил паренька за куртку, перевернул, грубо посадил. Парня так трясло, что рядом с этим дрожь Эбера казалась детскими игрушками. Парнишка словно работал отбойным молотком. Нужно его согреть. Но как? Обнять? Лечь на него? Ну и будет один брекет мороженого на другом.

Эбер вспомнил о своей куртке на льду, на кромке черной воды.

Брр.

Найди ветку. Нет тут нигде веток. Где, черт возьми, тут была хорошая отломанная ветка, когда ты…

Ладно, ладно, он сделает это без ветки. Он прошел пятьдесят футов вдоль берега, спустился в пруд, описал большой круг по прочному льду, повернул к берегу в сторону черной воды. Колени у него дрожали. Почему? Он боялся провалиться. Ха. Придурок. Лицемер. До куртки оставалось пятнадцать футов. Его ноги сопротивлялись Бунтовали.

Доктор, у меня ноги бунтуют.