Десятый десяток. Проза 2016–2020

Было в ней властное сочетание ума и характера – если Борис только благодушно посмеивался, лишь удивлялся тому, что Герман «пошел в политический лес по ягоды», то Вероника ничуть не скрывала почти враждебного неприятия.

Я сразу же понял: во мне она видит совсем не советника, ни тем более соратника Германа Карташова.

Совсем напротив. Я был совратитель.

18

Должно быть, Герман что-то почувствовал. Немудрено. В нем несомненно присутствовал этот дарованный небом, особый охотничий инстинкт, необходимый в его профессии. Недаром я связывал с ним надежды.

Вскоре он вновь меня спросил, на сей раз прямо, что меня все же насторожило в его приятелях. Он это чувствует, и ему хочется в этом разобраться.

Я тщательно выбирал слова. Я объяснил, что речь не идет об опасениях и тревогах. Просто по роду моих обязанностей я должен предвидеть, предусмотреть, как отзовутся старые связи на новом поприще, вот и все.

Он был настойчив.

– Каков же вердикт?

– Со временем я его оглашу, – заверил я Германа, – дайте срок. Я облачусь в судейскую мантию, я буду строг, но справедлив, в этом вы можете не сомневаться. Буду исходить, как всегда, из интересов Карташова.

19

Он сам это знал. И мной дорожил. Он оценил мою надежность, помноженную на мою компетентность. Да и смешно было в них усомниться.

Мне было легко его убедить, что он совершит большую ошибку, если позволит себе ограничиться уютной ролью заднескамеечника. Не для того он вступил в игру. Следует сразу же засветиться, сразу привлечь к себе внимание, быстро и прочно занять манеж.

Он заявил о себе энергично, уверенно, и эта активность имела последствия.

Его выступления, выразительные, живые, достаточно нестандартные, с умело дозированной фрондой, сумели оживить и встряхнуть дремотный политический форум и вызвали общий интерес. Он был замечен и поощрен.

В преддверии очередной каденции, когда возникла необходимость существенно обновить колоду, ему было сделано предложение сменить партийную принадлежность, примкнуть к структуре официоза.

Герман был явно ошеломлен. Признался мне, что не может понять, какой должна быть его реакция.

– Прежде всего возьмите паузу, – сказал я, – держите ее подольше. Им надо понять, что такое решение дается вам и с болью и с кровью. Если вы и примете его, то получив от них гарантии.

Он долго молчал.

– Что вас смущает?

– Не хочется выглядеть человеком без твердых принципов.

– Разумеется. Поэтому вам и нужны гарантии. Ваша задача, заветная цель – осуществить наказ избирателей. Сменить партийные цвета лишь для того, чтобы стать шестеркой в квазипарламенте, – сомнительная, малоприятная перспектива. Ваша непомерная жертва должна быть достойно вознаграждена. Лишь место в верхушке, способность влиять могут заставить вас решиться на столь экстремальный и тяжкий шаг, выдержать глум вчерашних соратников.

Он мрачно сказал:

– Мои соратники не слишком сильно меня волнуют. Важнее, что скажут мои друзья.

Я озабоченно согласился:

– Да. Существует такая проблема. Впрочем, с Борисом Константиновичем я не предвижу особых сложностей.

– Как знать, как знать…

Он все больше хмурился. Я видел, что он не в своей тарелке, и постарался быть деликатным.

– Милый Герман, у каждого автора, как у актера, есть амплуа. Однажды он его выбирает, примеривает на себя, убеждается, что в нем ему пребывать комфортно, вот и врастает в него с головой. Ваш друг Борис избрал для себя вполне респектабельную позицию миролюбивого резонера. Если он вас и пожурит, то незлобиво и благодушно.

У обаятельной Вероники может возникнуть иная реакция. Это я вполне допускаю. В ней органично совмещены два патетических характера – естественно, в современной редакции – этакий синтез двух славных девушек – самоотверженной Жанны д'Арк и доблестной Шарлотты Кордэ. Чем обернется такая смесь, гадать бессмысленно – все зависит от настроения и погоды.

Герман вздохнул:

– Да, к сожалению, в обоих случаях все так и есть. Вы правы.

– Это моя работа. Но почему же – к сожалению? Предупрежден – вооружен.

Он промолчал. Но это молчание не заключало в себе согласия.

20

Не требовалось больших усилий, чтобы понять: я оказался лицом к лицу со сложной, болезненной и продолжительной историей.

Должен сознаться, что с давних пор дружба между мужчиной и женщиной всегда представлялась мне пограничным, условным и взрывчатым состоянием.

Либо она продолжение старого и неотболевшего чувства в благопристойной оболочке, либо такое же неустойчивое и ненадежное перемирие все еще незавершенной войны.

Я быстро понял, что мне предстала классика жанра: передо мною явилась та самая неизбывная, жаркая первая любовь, на сей раз перехлестнувшая праздник далекого выпускного бала, опутавшая незримым кружевом два юных сердца, а то и три. Вполне вероятно, что и Борис был третьим участником этой истории, либо разумно ушедшим в тень, либо отвергнутым, но не отторгнутым. В подобной пьесе только двоим достаются все радости и все протори.

Все это в порядке вещей, людей без прошлого не бывает. Имеют значения не сходства, а неочевидные различия. По ним понимаешь размеры бедствия.