Десятый десяток. Проза 2016–2020

– Четырнадцатилетний отрок однажды является в Госбезопасность. И просит зачислить его в ряды. Взрослые дяди переглядываются: мальчику захотелось романтики. Отечески вздохнув, говорят: «Рано, дружок. Потерпи семь лет». Мальчик уходит. Взрослые дяди ласково смотрят мальчику вслед. Антракт. Пронеслось, пролетело семь лет. Подросший мальчик приходит вновь. Взрослые дяди убеждаются: «Это не подростковые игры. Это – одной лишь думы власть. Одна, но пламенная страсть». Цельный характер?

– Да. Несомненно. Славная сказка.

– И никакая не сказка. Быль. Мальчик возглавляет отечество.

Я поднял обе руки.

– Согласен. Утерли мне нос.

– Приятно слышать, – откликнулся Аз. – И я, как видите, не зря родился на белый свет. Дорос до носового платка.

– Простите, не хотел вас обидеть. И все же пример ваш неидеален. Чекизм точно так же, как деньги, предпочитает тишину. А всякое лидерство публично.

Аз утомленно пожал плечами.

– Такие протори неизбежны для всякого миссионера. Тем более чекизм – не функция. Он – состояние души.

10

Я понимал, что в любой полемике шансы мои равны нулю. Переубедить Азанчевского было практически невозможно. Он не спешил со своим суждением, но после того, как он его высказал, оно превращалось в этакий гвоздь, и чем вы крепче били по шляпке, тем глубже вколачивали его.

Эта особенность или свойство в немалой мере мне объяснили его манеру жить и общаться, его умение сохранять между собою и собеседником определенную дистанцию. Есть социум, есть моя цитадель.

Однажды я спросил напрямик: неужто признание, в самом деле, его нисколько не занимает. Он сухо отозвался.

– Фольга. Позавчерашнее эхо. Стекляшка. Стоит задуматься об этом – и вам уготована роль подстаканника. Когда я угадываю в собеседниках по вырвавшейся ненароком фразе, по быстрому, нетерпеливому взгляду, по дрожи голоса честолюбца, я чувствую жалость и недоумение. И думаешь: чего им неймется? Скорее всего, самим невдомек. Возможно, они себя убедили, что все эти постыдные судороги входят в условия игры и правила хорошего тона. Замечу, заговорив о признании, вы сами усмехнулись невольно, произнося это гордое слово. Нет, нет, меня не колышат, не тешат ни непременные этикетки, ни распределенные роли, ни утвержденные амплуа. Есть роли мужественных прогрессистов и роли истовых государственников. Есть вдохновенные одописцы, надмирные деятели наук, и есть благородные патриоты, готовые во имя отечества послать отечество в мясорубку.

Я хмуро сказал:

– Занятней всего, что зрители не устают смотреть эту единственную пьесу.

– Сами не знаете, как вы правы! – весело откликнулся Аз.

11

Только «Дон» и «Магдалина»…

Я знал, что женился он слишком рано и что союз этот был недолгим. Естественно, что я избегал касаться столь деликатной темы. Но вот однажды сам Азанчевский спросил меня, счастлив ли я в своем браке.

Я утвердительно кивнул.

– Да, безусловно. Очень счастлив.

Он оглядел меня долгим, оценивающим взглядом. Я уже видел, что так он смотрит на новых знакомых, словно решая, стоит ли с ними, время от времени, общаться, или разумнее тотчас забыть.

Но, кажется, я уже прошел свой испытательный период? Я сухо сказал:

– Мне показалось, что я вас малость разочаровал.

Он вдруг озлился:

– С какого рожна? Что вам еще сейчас показалось?

– Ну, мы знакомы не первый день. Более-менее мне известны оттенки, нюансы и переливы.

– Уже и задуматься не моги, – сказал он ворчливо. – Хоть вы и давно не молодожен, а мнительны, как старая дева.

– И о чем вы задумались, коли не тайна, средь бела дня на ровном месте?

Он с неохотой обронил:

– О личном опыте.

Я изумился. И осторожно проговорил:

– Хочется думать, что это приятное и элегическое воспоминание. И что оно вас не тяготит.

– Теперь уже нет, – сказал Азанчевский. – Классик сказал, что все, что минуло, нас только радует. Сам-то он, кстати, думал о Ризнич всю свою жизнь. Мы же устроены несколько проще. И слава Богу. Чем старше, тем больше благословляешь свою заурядность.

– Не зарекайтесь. Еще не вечер.

Он рассмеялся.

– Хотите сказать: ничего не потеряно, кроме чести? Я-то давно сообразил: ваш озабоченный облик – маска. По сути своей вы – оптимист.

12

Я уловил его интонацию и попросил его пояснить, чем оптимизм предосудителен?

– Этого я не говорил, – пожал он плечами.

– Но я расслышал. Иначе зачем его маскировать?

– Резонно, – он нехотя согласился. – Слух у вас чуткий. Спорить не буду. Чаще всего мы пудрим мозги непроизвольно, почти инстинктивно. Это у наших интеллектуалов срабатывает условный рефлекс. Развит на уровне инстинкта. Для этих тонких и сложных натур оптимистическое начало охлократично и примитивно. Положена всемирная скорбь. В России в почете – глубокомыслие.

– Ах, Господи, как грустна Россия!

– Не только, – веско дополнил Аз. – Хотя и грустна, но еще основательна. Недаром же она предпочла не вестернизированное католичество, а византийское православие. Оно непарадно, не столь театрально. Театр подвижен и динамичен, аскеза предрасположена к статике.

Я не удержался, напомнил:

– Были и там Кальвин и Лютер.

Аз отмахнулся: