Десятый десяток. Проза 2016–2020

– А вы никогда себя не ощущали таким юберменшем? Такое случается, когда появляются оруженосцы.

Я сознавал, что наш диалог сейчас скользит по лезвию бритвы. Но почему-то не мог свернуть с этой небезопасной дорожки.

Но он нисколько не рассердился, не оборвал меня, не замкнулся. Сказал с меланхолическим вздохом:

– Кай смертен, стало быть – человек.

И неожиданно добавил:

– Мой дорогой, двадцатый век нас отучил от этих игр. Люди не мне чета ломались. Жизнь устроена крайне жестко – может быть даже – и жестоко. Подстерегает тебя на пике и пробует тебя на излом. Мы полагаем, что эти искусы необходимы, чтоб мы впоследствии приобрели неуязвимость. И с малолетства себя приучаем к сопротивлению и выживанию. Те, кто потверже и, в общем, способны к смертоубийству, те и мужчины, а те, кто подобрей и помягче, те, разумеется, мокрые курицы.

Ненависть – привычное чувство, войны – привычное развлечение. Вот уже столько тысячелетий мы осаждаем бедную Трою, и, одарив ее по-данайски, бодро стираем с лица земли.

Наша способность к подобным подвигам воспринимается как условие цивилизации и прогресса. «В перчатках Аркадию не создашь» и еще множество столь же убийственных, столь же блистательных аргументов.

Аз разошелся – и нерв, и драйв, голос окреп, сам разрумянился. Не то я, все же, его задел, не то разминка перед работой.

– Все правда, – сказал я, – но мы отвлеклись от места и времени. Должен заметить, что, если Анжела столь же старательна, сколь обаятельна, вам повезло.

Аз благосклонно со мной согласился.

– Да, внешностью она удалась. Я рассудил, что так как придется общаться с нею помногу, почасту, то пусть уж будет милое личико, а не усердный мордоворот.

– Разумно. Снова меня порадовали.

Он с подозрением пробурчал:

– Что вы нашли такого уж мудрого в этом пошловатом трюизме?

Я удивился и спросил:

– Вы это на меня рассердились? Или – на себя самого? Могу объяснить, если вам непонятно. Во-первых, я узнал, что мыслитель может оставаться эстетом. И во-вторых, что его эстетизм отнюдь не изыскан, не высокомерен – внятен, прозрачен, доступен всем. Что утепляет высокий образ.

– Очень вы нынче развеселились, – сказал Азанчевский. – Да, я эстет. Этому очень достойному слову в нашем отечестве не повезло. К нему относятся с недоверием. И ухитряются в нем расслышать нечто обидно аристократическое. Но я не считаю плебейство достоинством.

Я ощутил в этой шутке давнюю и неуходящую грусть. Бог весть почему, но вдруг я почувствовал какую-то безотчетную жалость, мне захотелось его утешить.

– Как бы то ни было, очень рад. Она на вас смотрит нежно и преданно.

Мое наблюдение, безусловно, пришлось Азанчевскому по душе. Он оживился.

– Вы полагаете? В сущности, это вполне естественно. Отечество склонно к патернализму, Анжела – дочь своего отечества. Стало быть, нужен какой-то предмет, который разглядывают на цыпочках. При этом чувствуют удовольствие и те, кто разглядывает, и сам предмет.

17

Встряска, которую он пережил, вряд ли прошла для него бесследно. Что же касается тех отношений, которые меж нами сложились, я скоро понял: они уж не те, что были еще совсем недавно.

Не буду скрывать, я был опечален. В мои суровые зимние годы, казалось бы, такая реакция уже непонятна, но ведь и связь, возникшая между мной, стариком, и человеком его генерации, сама по себе могла удивить.

Я дорожил и этой связью, и тем, что этот неординарный и неприветливый человек испытывает ко мне доверие.

Но вот Азанчевский набрал мой номер, осведомился, здоров ли я, хожу ли на свои променады.

– Да, в те же часы, по тому же маршруту.

– Так может быть, возвращаясь домой, заглянете, не пройдете мимо? Или прикажете к вам явиться?

– Не стоит. Мне проще сделать привал.

– Да, я это знаю. Значит, до встречи.

Все, как бывало. Но нет, не все. На сей раз мне дверь открыла Анжела. Очень учтиво со мной поздоровалась, с милой улыбкой сказала: вас ждут.

Тут же явился и Азанчевский. Анжела сразу же удалилась.

– Похоже, что я ее либо смутил, либо спугнул, – сказал я весело.

Но Азанчевский пожал плечами.

– Все правильно. Она – на работе.

– Сурово. Вы настоящий босс.

– Нормальный, – возразил Азанчевский. – И у меня не забалуешь. Она приходит не лясы точить, а несколько упорядочить хаос. И, так сказать, ввести в берега неуправляемую стихию.

Он неожиданно рассмеялся.

– Кажется, мой экспромт удался.

– Что за экспромт?

– Небольшая сценка. «Азанчевский – работодатель». Или грозней – «Азанчевский – плантатор». Впрочем, не все так беспросветно. Многострадальное дитя нам соорудит кофейку, я вас хочу познакомить поближе.

Девушка произвела на меня очень приятное впечатление. Она хозяйничала за столом мягко, ненавязчиво, сдержанно. Все ее реплики были по делу. Мила, улыбчива, благожелательна.

Я спросил ее, много ли оказалось трудностей, как она с ними справляется.

Немного помедлив, Анжела сказала:

– Больше, чем я предполагала. Мои обязанности заключаются в том, чтобы как-то систематизировать записи Иннокентия Павловича. Меж тем Азанчевский и система – понятия совершенно различные, можно даже сказать – полярные.