Десятый праведник

— Дальше… Вертолет все-таки прилетел. В последние минуты и с одним пилотом. Пилот был техасцем и страшно ругал «этих трусливых сукиных сынов, которые бросают человека умирать в пустыне». Майкл управился с тремя бомбами, оставалась четвертая. Я попытался уговорить его уйти оттуда. Он долго не понимал, что я от него хочу, но наконец понял и отказался. Так или иначе, через несколько часов ему все равно умирать. Сказал, что ему осталось еще немножко, а нам лучше улететь. Что я делал в эти минуты, вспомнить не могу, буянил, наверное. Так или иначе, очнулся я в вертолете. Радиостанция была со мной, и я слышал, как Майкл продолжает отдавать приказания бомбам, хотя язык его уже почти не слушался. А время вышло. Понимаешь, Жак, предсказанное тобой время вышло, а Майкл продолжал бороться с Коллапсом. Сначала я просто не поверил часам. Но пилот поддерживал связь со штабом и подтвердил, что час Ч прошел. Начали поступать сообщения об отдельных взрывах в России, в Бразилии, у нас в Штатах. Все неуничтоженные заряды взорвались, как по команде, в точно указанное время. Лишь там, в пустыне Невада, человек добился невозможного. С помощью воли и упования на бога — ибо он был истинно верующим христианином из тех, кого я когда-либо встречал. Или назовем это просто верой в добро… — Из груди священника донесся тяжелый вздох, и он оглядел комнату таким взглядом, словно не понимал, как он сюда попал. — Я был тогда похож на сумасшедшего. Смеялся и плакал, ругался, кричал в радиоаппарат, а Майкл меня не слышал и сквозь треск и помехи продолжал бормотать что-то несвязное. Так продолжалось еще минуту или две, потом вдруг странно спокойным голосом он произнес: «Бесполезно… Руки не слушаются… Прости меня, Господи, и прими…» В эфире раздался оглушительный треск, и за горизонтом полыхнула белая, режущая глаза вспышка. Пилот понял, что произошло, и резко пошел на снижение, чтоб нас не накрыло ударной волной…

Отец Донован снова притих. Это молчание было исполнено какого-то особого, торжественно глубокого смысла, и Николаю едва хватило смелости, чтобы его нарушить:

— Ты кому-нибудь об этом рассказывал?

Священник покачал головой и печально улыбнулся.

— Нет… Все же в ЭКЮ нас подбирали и по уму. Какой смысл было рассказывать? Посчитали бы бредом тяжело раненного человека. Позже, когда я ушел из армии, решил добраться до папы и все ему рассказать. Только мне не повезло… С большим трудом моим хорошим знакомым удалось пробить у него аудиенцию, и я уже был на пути в Европу, когда в Риме произошло покушение с применением ядерного оружия. Потом последовали катастрофа за катастрофой… и я остался здесь…

Тишина. Долгая и полная раздумий. Бержерон закашлялся, пытаясь подобрать слова.

— Отче… мне бы не хотелось тебя обидеть, но… это не может служить доказательством. Еще древние римляне говорили: один свидетель — еще не свидетель. Пойми меня правильно, я не сомневаюсь в твоей искренности, но тогда ты был ранен, наверняка у тебя была высокая температура. Вполне мог ошибиться в минутах, перепутать что-то. Да даже если и не ошибся… А ты знаешь, что еще в конце прошлого века ставились эксперименты по воздействию пси-энергии на ядерные процессы?

— Иного я от тебя и не ожидал, Жак, — как-то слишком легко согласился отец Донован. — Что ж, такая твоя работа — сомневаться. Для тебя важно все установить точно. А я просто верю. Верю, что может быть, именно толика добра в сердцах людей все еще удерживает нас на краю пропасти. Как в Ветхом Завете, помнишь? Если найдется хотя бы десять праведников, Содом будет спасен. Каждый из нас — тоненькая ниточка в толстом спасительном канате Добра. Сколько надо нитей для того, чтобы канат был прочным? Не знаю и могу лишь бороться в силу своих слабых человеческих возможностей, чтобы сделать его прочней.

На столике в углу зазвонил телефон. Священник встал и подошел к аппарату.

— Да? Да, я… Здесь, конечно… Хорошо, Луи, скоро буду. — Он положил трубку и обернулся. — Мсье Луи хочет видеть тебя, Ник. Пошли.

Николай встал и пошел к двери. Коридор резко контрастировал с уютной комнаткой, в которой они беседовали. Голые бетонные стены с протянутыми по ним связками толстых кабелей, черные железные двери с белыми номерами, редкие электрические лампочки по щербатому потолку — все это создавало подавляющее чувство нестабильности и тесноты. Резиновая дорожка на полу заглушала шаги.

— Эти подземелья давно здесь? — спросил молодой человек, идя вслед за священником.

— Давно, — ответил отец Донован, не оборачиваясь. — Дом построен в восемнадцатом веке. Сто лет назад, еще во время первого атомного кризиса, дед мсье Луи превратил подземелье в противоядерное бомбоубежище. Его сын продолжил начатое, да и внук неплохо постарался, так что теперь под имением простирается целая крепость. Но в последние десять лет основные усилия были брошены на замену электрического оборудования. И, естественно, на реактор Бержерона.

— И Буше ничего не пронюхал? — недоверчиво воскликнул Николай.

Отец Донован остановился перед дверью лифта и потянулся к кнопке вызова.