Детектив и политика 1990 №5(9)

— Да-да, у них ребенок. Быстро? Нар-мально! Его родители? Да-да, в Японии, шофером.

"Шофер — это не фонтан", — сказал Шамиль.

13

Второй этап Георгий провел без сучка, с присущей задоринкой.

После открыток Татьяна стала по временам вдруг оглядыватья в институте и тревожно всматриваться, одну секунду, в лица.

— Живем, Сашик! — стукал по Сашульке Георгий, прикорм — святое дело!

Сашулька в орет с утроенным интересом смотрел, как Татьяна садится в "Волгу" — ему мерещились замки.

За 22 копейки купили у Эльвирки пирожное, завернули в шелковистую бумагу, уложили в коробку "Адидас" — от Георгиевых кроссовок, коробку на мансарде забили копытом в посылочный ящик, а чтобы не болталось — проложили ватой из аптеки.

— Наживка должна быть сладкой, — сказал Георгий, похлопывая ящик по боку, — плюнь три раза, Сашик. Плюй, не боись, высохнет, ну, чучело, плюнуть как следует не умеет — тьфу!

Надо сказать, в системе не принято говорить прямо, как с Сашулькой взял привычку Георгий. В системе заведено говорить так, словно имеется в виду другое. И не водится уточнять то ли именно, что ты подумал, имеется в виду.

Например, друг-Оприченко в перерыве сообщал шепотом (он на всякий случай предпочитал шепот):

— Мэн, в последнем куэле вчера конвайр хай фай я заказал. Георгию тут приходилось враз связать: "Конвайр" — это джинсовый костюм, "Куэль" — каталог товаров, последний — значит что-кто недавно привез, заказал — стало быть кто-то едет опять, выходит, Оприченко хочет сказать, что у него все ездят. Информация в целом создавала другу-Оприченко немедленное преимущество, солидный гандикап, и требовалось рывком погасить отрыв. Иначе Георгий рисковал попасть в положение человека, которому ничего не осталось, кроме как порадоваться за товарища. Но радоваться тут, известно, нечему. И Георгий с ходу давал реакцию, сделав под губой удаляющее движение языком:

— Почему "Конвайр?" Там и "Райфл" в третьей части — тоже хай фай.

14

— Человек — це походка! — любил неожиданно сказать отчим после ужина, ослабив подтяжки. — И це прекрасно!

По улицам Москвы Середе вот уже четвертый год от всей души не нравилось — как ходят. "Чего там прекрасного? — думал он, хмуро оглядывая прохожих, — шастают, как по первобытной стоянке. Тут все-таки столица".

Макет стоянки из сутулых неандертальцев, хороводом мрачно ждущих эволюции вокруг опрятного бунгало, считался гордостью Черкасского краеведческого музея. Из всех экспонатов он один не вызывал подозрений в подлинности. Хотя бунгало странно смахивало на шалаш с картины местного художника "Ленин в Разливе" — второй по силе воздействия экспонат краеведческого музея.

По Москве, считал Георгий, так ходить не стоит. Сам держал голову с расчетом видеть еще кубок неба поверх суеты. Так ходят люди, которым мир ясен и оттого малоинтересен.

Бездны смысла мерещились Георгию в походке Татьяны. Представив хорошенько, как она движется, он иногда на улице впрок упражнялся, чтобы приноровиться. И шел рядом, чтобы он получался главней, а не она, а тут вот ее рука, так… А ноги? В ногу ходят или не в ногу? То есть, враз топают правой, или, наоборот, разными? Так, ну-ка… Дьявол, нет, наоборот…

Парочки шарахались, когда Георгий вдруг вытанцовывал на тротуаре, сбившись с ног и проклиная пионерское детство.

Потом, тяжело дыша, муторно озирался на прохожих, бредущих, как придется.

Татьяна все шире забирала себе место в его сокровенной жизни. "Бывают же в системе такие девушки! — зажмурившись, удивлялся он, — хоть папа и ездит всю жизнь!" Соображение перечеркивало начисто институтский опыт, оттого казалось счастливым и верным.

— Ну, бывают, — без энтузиазма отзывался Шамиль. — Че не бывать-то?

15

Татьяна родилась у матери вторым браком. Родилась не рано — в двадцать семь, когда мама уже хорошо знала, чего хочет, и разбиралась, сколько стоит жизнь, а папа — двумя годами младше — еще нет.

Когда Татьяне исполнилось три, мама решила, что хватит, и вырвала первую долгосрочку в Ирак.

Папа мучительно расставался с Таней, умоляюще глядел на тещу, мама закупала консервы и плавленые сырки. В машине папа потихоньку засунул обе руки дочери себе под пиджак, и так, обняв на коленях, замер на всю дорогу в аэропорт.

Таня замкнулась после отъезда родителей, быстро перестала спрашивать у бабушки — где мама. "Ребенок на себя не похож, вот горе, — причитала бабушка, — такая бледненькая!" Что папа в командировке — Таня почему-то легко поверила, но что мама — долго не давалось. Слово "командировка" с усилием встало в лексикон, и было единственным, где отчетливо проходил "р" — с передышкой, разгоном, рывком и плавным закатом. Даже Ир-рак не шел в сравнение.

Первое время, распотрошив конверт или яркую коробку от передачи, Таня все заглядывала дальше, словно ожидая еще какого-то остатка.

Садик мама категорически запретила: "Не хватало, чтобы ребенка воспитывали лимитчицы. Ну это надо! Брать в садик не для детей, а для прописки, а? Что ж это за система, тьфу, пропади ты пропадом!" — и косилась на телефон.