Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Грязно-коричневый одноэтажный сарай — клуб и кинотеатр — на просторах колхозных полей. Ближайшее жилище — в нескольких километрах. В замусоренном кинотеатре холодно, сыро и сильно накурено. В зале полумрак, хотя желто-зеленые лампы-шары вовсю источают трупный свет. На сцене, которая увешана плакатами с пролетариями и призывами поддерживать перестройку и не разносить СПИД, врубает звук какая-то группа. Аппаратура очень плохая, акустика зала безобразная, инструменты не настроены, ребята играть, похоже, не умеют. Скрежет и скрип неимоверные, звук пространства не наполняет и действует едкой кислотой на уши, ввинчивается в мозг ржавым шурупом. Слышны вскрики вокалиста: "Горбатого могила исправит… Горбатому — свой гроб горбатый… Могила горбатая над гробом". Припев из единственной фразы: "Морда дохлой лошади!" монотонно повторяется десяток раз после каждого куплета. Музыканты не слышат самих себя, поэтому время от времени спускаются в зал, чтобы узнать, что слышат зрители.

Невозможно понять — то ли это репетиция, то ли настройка аппаратуры, то ли уже концерт, с начала которого, если верить билетам, прошло полтора часа. В перерывах между куплетами гитарист требует усилить гитару, которая своим ревом и так заглушает бас, ударные и вокалиста, осипшего от надрывного крика про "морду дохлой лошади". Композиция тянется минут десять-пятнадцать.

Публика много курит, пьет пиво, обычно дефицитное, но сегодня продающееся по случаю православного праздника. Пустые бутылки катаются по полу. Зал в постоянном движении, кто-то приходит, кто-то уходит. Большинство зрителей находятся в депрессивном отупении. Двигаться и говорить у них нет ни сил, ни желания. Еще через полчаса пытки публика впадает в вязкое оцепенение. Стихает даже истерический смех девиц. Головы вжаты в ссутулившиеся плечи — холодно, как в холодильнике, сыро, как в болоте, накурено, как в уборной. Клубы дыма. Удушье. Дикая головная боль. Непрекращающийся скрежет и вибрация железного монстра. Счет времени потерян. Внезапно звук прекращается, но облегчения не наступает. Заявив, что они хорошо играли, а у пульта — дерьмо, и аппаратура — дерьмо, группа уходит. Правда, у пульта, управляющего аппаратурой, никто не сидит.

Выходит следующая группа — очень длинные волосы, у кого-то даже бороды. Это "Чудо-юдо". Они долго, с полчаса, делают вид, что меняют микрофоны, настраивают гитары, двигают барабаны, орут кому-то у пульта, чтобы подкрутили ручки. Зрители мертвы. Им все равно. Вдруг заиграли. Не зря настраивались. Слова песни почти различимы. Что-то вроде — "мне плевать на Указ"^[57] и я делаю что хочу и пью что хочу, а вот сейчас пустые бутылки несу сдавать в магазин не стой у меня на пути мой путь в магазин ах бутылки ах бутылки ай-люли ай-люли". Это "народная песня" о посуде, остающейся после выпивок. Старая посуда опять обменивается на новую посуду с новым содержимым. Мотив символический — пародирует обновление природы и кругооборот жизни. Публика, подбадривая музыкантов, одобрительно кричит. Все-таки какой-никакой огрыз в сторону власти — антиалкогольная кампания всем осточертела. Музыка у этого "Чуда-юда" какая-то странная — дерганая, скачущая, с извивающимся ритмом, — производит впечатление чего-то игрушечного, заводного и испорченного. Впрочем, после первой же песни группа уходит, к большому удивлению аудитории. Теперь понятно — музыканты пробовали аппаратуру, концерт — впереди!

На сцене все время какое-то движение, толкотня. Вот на задник сцены повесили портрет Брежнева, вогнав кнопки прямо в лоб. Публика рада. Включили софит и направили его в зал, в глаза зрителям. Все возмущены, но прожектор горел до конца концерта.

Группа "Нечистая сила" прибыла из Новгорода без инструментов, но вот уже несут бас-гитару. Чтобы настроить инструмент, гитаристу предлагают сыграть "традишинэл блюз", но он не реагирует. Похоже, он сильно пьян. Публика возмущается: "Не травмируйте музыканта!" Решают играть без баса. Вместо него появляется скрипач, раздевается до розовых трусов и начинает извлекать из своего инструмента мерзкие звуки. Забился в судороге ударник — поехали! Вокалист ревет, как медведь, но слова не различимы. Стиль музыки — нечто среднее между хард-роком и горным обвалом. После двух песен вокалист предлагает группе покинуть сцену, так как музыка заглушает слова, берет в руки чужую электрогитару и поет длинную песню "а ля частушка", сдобренную большим количеством мата и иронии по поводу патриотического воспитания пионеров ветеранами войны и труда. Герой песни — ветеран, который в детстве был хулиганом и шпаной, а вот теперь сам воспитывает' шпану. Исполнитель уходит под одобрительные крики: "Приезжай еще! Ты хороший!"

В зал входит наряд милиции, сурово озирает происходящее. На сцену вылезает худенький паренек и орет в микрофон: "Мы хулиганим?" — Зал вопит: "Нет!" — "Мы пьем водку?" — "Нет!" — "Нам Горбачев разрешил слушать рок?" — "ДА!!!" — "И мы будем его слушать!" Милиция, видя такой поворот дела, уходит. Публика приободряется.