Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

— Приятно видеть, — сказал он, — что наконец СССР начал беспокоиться о своих людях, и поэтому мы, естественно, не имеем ничего против объявленной амнистии. Однако каковы ее гарантии? Пока их нет. — Он говорил с сильным украинским акцентом, время от времени употребляя английские слова. — Гласность не достигла того уровня, когда все вопросы без исключения можно было бы обсуждать в открытой прессе. Что будет с нами, если мы вернемся, а в СССР произойдет очередное изменение политики в отношении дезертиров? Ведь у нас не будет права на независимую защиту, мы не сможем обратиться в прессу, чтобы отстаивать себя и свои права.

Хотя в СССР в последнее время много пишут о нас, были статьи и о Рыжкове^[10], мы не считаем это достаточным. Мы ничего не слышим о наших товарищах, вернувшихся в СССР из Лондона. Из Швейцарии возвратилось около десяти человек, а не двое участвовавших в московской пресс-конференции. Мовчан достал сигарету и закурил. — Мало гласности в отношении Афганистана. И хотя война была неофициально признана ошибкой, пресса все равно продолжает писать о геройствах и благородных делах советских солдат на войне. Он оглядел зал и затушил сигарету. — О'кей, я не хочу обижать тех ребят, которые жертвовали своей жизнью в Афганистане. Только я не могу понять, ради чего это было нужно.

Тарас Деревляный говорил неуверенно, тихо. Смотрел себе под ноги. Лишь раза два глянул в зал, но исподлобья.

— Я, — начал он, и легкое смятение коснулось его глаз, застыв в них, — полностью согласен с тем, что говорилось до меня… ("Это, братец, — мысленно сказал я ему, — у тебя осталось от наших комсомольских собраний — не вытравишь!")… В амнистию, может быть, и смог бы поверить, но я живу здесь, в Америке, уже три месяца. И мне тут очень нравится.

От этих слов потянуло откровенным подхалимажем, но каким-то уж очень детским. Я невольно поморщился. Так ведет себя беспризорный щенок, стремясь понравиться человеку, подобравшему его на улице в стылый мокрый день.

— …Меня Америка приняла, — продолжал он, вскинув голову и тряхнув волосами, — дала мне работу. Я буду учиться. Там, — он почему-то кивнул в дальний угол конференц-зала, — у меня такой возможности не было.

Я опять мысленно спросил его: "Это почему же?!"

— …Я не хочу возвращаться домой, — он неожиданно усилил голос. — Как отнесутся ко мне люди, если я вернусь? Чисто психологически… Скажут: удрал, а теперь возвратился. Скажут: он предатель! Мне не нужна амнистия! Я буду жить в Америке! Я отрекаюсь от советского гражданства!

Последние слова он почти выкрикивал.

Завершил пресс-конференцию Алядинов. После него слово взял один из наших дипломатов, разъяснил отдельные положения сухаревского заявления.

Все, словно по команде, встали, разминая ноги, пряча диктофоны в карманы.

Я побрел в гостиницу, где журнал "Регардис" забронировал мне номер и прямо с порога повалился на скрипучую койку.

Я не мог заснуть и долго лежал, уничтожая сигарету за сигаретой, прокручивая в голове события, встречи и разговоры последних дней. Потом, словно на фотобумаге, опущенной в проявитель, в памяти начала прорисовываться давняя кабульская всамделишная история, известная как "Сказка про посла Табеева и солдата Круглова".

…Дело было еще в самом начале войны. Неожиданно до нашего посольства дошел слух о том, что бежавший из советской части рядовой Круглов находится в американской дипломатической миссии. Запросили наших военных. Те рапортовали: никто не пропадал. Тогда запросили американцев. Они подтвердили, но на просьбу о встрече с рядовым ответили: надо проконсультироваться с госдепом. Тем временем военные признали факт исчезновения Круглова из кабульской части, дав ему резко отрицательную характеристику: лентяй, лоботряс и все такое прочее.

Парень был родом из Свердловска. Находясь в американском представительстве, Круглов жил в комнате с не очень-то разговорчивым морским пехотинцем, до того служившим в Западной Германии. Два солдата помаленьку освоили язык мимики и жестов. Американец однажды спросил с завистью: "Ты ушел, чтобы открыть в Штатах бизнес? У тебя там уже удочки заброшены?" Круглов вылупил на морского пехотинца глаза и отрицательно покачал бритой головой. "Чего же ты тиканул?" — не понял пехотинец. "Меня, — ответил руками Круглов, — избивал ротный".

Как выяснилось, самым близким для Круглова человеком была его классная руководительница. Связались с ней. Она переправила в Кабул магнитофонную кассету с устным обращением к бывшему ученику. Американский временный поверенный разрешил передать пленку солдату и даже согласился на встречу советского посла с ним. Но при одном условии: не оказывать на парня морального давления.

Встреча началась. Посол спросил: "Сынок, что случилось?" Круглов объяснил, что ротный заставлял его ходить к дуканщикам — продавать армейское барахло и приносить деньги. Он отказывался, и тогда ротный избивал его по-черному.